троцкизма. Например, говорят, что, вот, дескать, Троцкий молчит, его заставляют молчать»[1115]. Студента комвуза Алексея Смоля партком характеризовал в 1925 году как «замкнутого троцкиста». У него «преобладают анархические тенденции – махаевское отношение к партобязанностям. <…> Партийное товарищеское общение отсутствует. Имеет манию не соглашаться с большинством, играть в оппозицию»[1116].

Конформизм не был и не мог быть повсеместным. В качестве иллюстрации можно привести два нетривиальных случая, произошедшие в 1925 году в коллективе Военно-инженерной академии с Гороховым и Томахом. Горохов отказался от руководства кружком, цитируя утверждение аппарата, что «оппозиционерам не следует давать руководящую работу». На вопрос партийной комиссии о сущности его критики он заявил: «Линия ЦК и практика одна, а теория другая, а именно: что говорили оппозиционеры (о профсоюзах, ввозе товара) сейчас партией проводится в жизнь, и если бы не урожай, то в такую бы сели галошу, что назвать трудно. <…> Вот после дискуссии я снова прочитал все материалы Пятакова и Преображенского, сравнил их с действиями партии и еще раз убедился, что их линия, их предложения и сейчас верны». Леонид Томах обвинялся в попытках дискредитации бюро коллектива и демонстративного отказа от партработы. На вопрос, как он собирается оставаться в партии, поддерживая оппозицию, Томах ответил: «В партии разногласий нет, и я здесь говорю только свои взгляды, и, будучи в партии, я буду проводить линию партии. <…> Я скажу, что мой взгляд такой-то, но он запрещен партией». Ответчику было предложено составить письменное заявление по вопросам, изложенным устно на заседании партколлегии губернской контрольной комиссии, а именно: «Какие конкретные мероприятия по проведению внутрипартийной демократии и в области экономической политики, по мнению тов. Томах, необходимо принять партией? <…> О палочной дисциплине и сыске в партии – указать точно когда, где и в какой форме это было, и о смене лиц»[1117].

Итоги «литературной дискуссии» подвел объединенный пленум ЦК и ЦКК, состоявшийся 17–20 января 1925 года. «Совокупность выступлений т. Троцкого против партии» была оценена как «попытка подменить ленинизм троцкизмом»[1118]. Бабахан перечислил вытекающие отсюда задачи: «Во-первых, – „вовремя сознать“ и вскрыть те или иные уклоны от правильной партийной линии, во-вторых, по вскрытии этих ошибок – попытаться „переварить“, т. е. перевоспитать их идеологически… и, наконец, в-третьих, в случае невозможности идеологически „переварить“… прибегнуть к старому большевистскому способу хирургических операций»[1119]. Ленинградский губком вместе с Каменевым потребовал исключения Троцкого из Политбюро, но большинство ЦК ограничилось решением снять Троцкого с поста председателя РВС и наркомвоена. «Мы не согласились с Зиновьевым и Каменевым, – заявил Сталин, – потому, что знали, что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, метод пускания крови – а они требовали крови – опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, – что же у нас останется в партии?»[1120] Москва отрицала строгость ленинградцев. Там считали, что Троцкий дорог партии и может выправить свою линию[1121]. Ворошилов вспоминал: «В январе месяце 1925 г. у нас были весьма серьезные споры с меньшинством ЦК и было решено тов. Троцкого оставить во всех учреждениях, посмотреть, как он будет работать, как он будет себя вести, какие выводы он для себя сделает после тех жесточайших уроков, которые ему были даны партией», есть ли надежды на его полное выправление[1122].

1. «Политика есть алгебра революции»: новая оппозиция

Следующий всплеск раздора в ЦК приходится на XIV партсъезд и образование новой оппозиции, которая была значительной не только в Коммунистическом университете, но и везде в Ленинграде. В этой главе речь пойдет об аппарате и аппаратных играх. Немало будет сказано о партуставе, правилах политической игры, определении оппозиционности. Мы остаемся далеки от политической истории. События в одной, даже большой ячейке трудно описывать как судьбоносные, но именно их политическая вторичность выпячивает всю важность процедур, которые структурировали большевистскую публичную сферу. Партийная политика показывает себя как ритуал.

Большевики играли свои роли последовательно и всерьез. Мы не найдем у них отчужденности и цинизма, использования институтов как простых политических рычагов. Даже в борьбе за власть они уважали правила, видели в них залог демократии и революционного самовыражения, относились к ним творчески. Схватка между большинством ЦК и «новой оппозицией» предстанет как сражение, разыгранное при соблюдении тончайших процедурных обязательств. Легитимность зависела от убедительности интерпретации этоса, заложенного в партийный устав.

Ниже мы обратимся к кропотливой работе по составлению списков. Партийный аппарат оценивал коммунистов с точки зрения их дисциплинированности и возможной пользы в будущем, и список также окажется ориентиром для самоидентификации. Студенты живо интересовались, в какой список они попали, объясняли в пространных признаниях, на какое место и в каком списке они претендуют.

На время событий – 1925 год – приходится пик НЭПа в деревне и серьезные послабления крестьянам. Государство не только снизило государственный налог для многих хозяйств, но и ослабило политику твердого установления цен на зерно. Были разрешены аренда земли, наемный труд, сняты ограничения для свободной торговли. Теория «врастания НЭПа в социализм» делала ставку на кооперацию как средство перехода к социализму. Бухарин считал, что важным механизмом в этом процессе «врастания» является советская банковская и кредитная система. «Нити» финансовой и кредитной зависимости должны были обеспечить экономическую гегемонию государственного сектора, «привязывая» несоциалистические организации к социалистическому сектору и создавая «общность интересов» между кооперативами и «кредитными органами пролетарского государства». «Стимулированием личной инициативы крестьян, ремесленников, рабочих и даже буржуазии мы заставляем их объективно служить государственной социалистической индустрии и экономике в целом». На собрании актива московской парторганизации 17 апреля 1925 года Бухарин призывал крестьян: «Обогащайтесь, накапливайте, развивайте свое хозяйство. Только идиоты могут говорить, что у нас всегда должна быть беднота. <…> Накопление в сельском хозяйстве означает растущий спрос на продукцию нашей промышленности. В свою очередь, это вызовет могучий рост нашей промышленности»[1123].

Договоренности по крестьянскому вопросу были достигнуты на XIV партконференции весной 1925 года. Резолюция Молотова по вопросу о бедноте была принята единогласно. Однако единодушие могло быть видимостью. На вопрос, который ставился в ячейках Ленинграда, есть ли крупные разногласия в ЦК, зиновьевцы отвечали, что о таковых не слышали, а в кулуарах районных конференций города, как вспоминали впоследствии очевидцы, критиковали Бухарина и шептались: «Кулацкий уклон в ЦК»[1124]. В данной ситуации это поведение можно было трактовать двумя способами: как желание манипулировать партийными массами и вести политическую борьбу у них за спиной или же как искреннее непонимание остроты конфликта, что позволяло высказываться о нем открыто