Но Валка меня остановила.

– Покажем ему, – сказала она на пантайском, чтобы принц не понял.

Я помотал головой.

– Запись на «Тамерлане», – ответил я на том же языке.

– И в моей голове, – нахмурилась Валка.

Я совсем об этом забыл.

– Хорошо.

Она показала, и я впервые увидел произошедшее с собой глазами Валки.

Валка подошла к пульту, дотронулась до дисплея. Не знаю, как работала ее начинка, но, вероятно, в руках тоже были какие-то устройства, потому что камера мгновенно потемнела и передо мной предстал сад Кхарна Сагары, темные деревья под кровавым небом, где догорал «Бахали имнал Акура», гигантский корабль-мир Аранаты Отиоло.

И само Араната, в огромных руках которого меч Райне Смайт казался ножичком. Сведенные плечи, голова с отрубленным рогом. И я, в белых доспехах легионера, едва поспевающий за атаками вождя. Я казался таким крошечным, словно огонек свечи в ночи Аранаты. Вскинув меч, чтобы парировать удар, я лишился руки.

– Адриан! – раздался из динамиков крик Валки.

– Марло! – а это Бассандер Лин, издалека.

События, казавшиеся мне вечностью, произошли за считаные секунды.

– Кончайте с этим, – прошептал я, сжимая кровавый обрубок правой руки.

Сверкнула высшая материя. Моя голова покатилась с плеч. Тело еще немного постояло, затем рухнуло, с удивительно пустым звуком ударившись оземь.

Валка убрала руку, и изображение пропало. Она зажмурилась, но я успел заметить в ее глазах слезы.

– Это колдовство, – произнес Александр, отступая.

Он даже не обратил внимания, что Араната отрубил мне правую руку, хотя теперь у меня недоставало левой. На это я и надеялся.

– Фокусы.

– Нет, – возразила Валка. – Спроси кого хочешь.

– Это фальшивка, – помотал он головой. – Все еще держите меня за дурака.

С этими словами принц развернулся и вышел через шлюз. Как только он захлопнул внутреннюю дверь, его шлем разложился из воротника и сомкнулся над головой.

Наступила ночь. Ночи на Анитье были темными. Ни криков птиц, ни зверей, ни шума ветра – только гул воздушных фильтров климатического модуля и мерное дыхание Валки в соседней комнате. Улегшись в постель, я так и не смог уснуть и вернулся к голографической консоли в углу передней комнаты. Поначалу я просто смотрел из круглого окна на гору, на колонны и кольца. Заметил в небе две тихие патрульные «Пустельги». Разглядывать было особенно нечего, особенно в ночи. Разве что тусклые огоньки в окнах лагеря.

Я в десятый раз нажал кнопку «пуск» на голографе.

– Потери катастрофические… – произнес сэр Фридрих Оберлин, глядя сквозь меня голографическими глазами на что-то невидимое живому человеку. – Четыре миллиона погибших в орбитальном хранилище. Приблизительные потери на земле – более семи миллионов, включая более двадцати тысяч матросов и офицеров.

За головой сэра Фридриха сменялись картинки: уничтоженная орбитальная медика, где во льду спали сотни тысяч солдат, разнесенный на куски дредноут, превосходящий размерами «Тамерлан». Город, превращенный в расплавленное стекло.

– Мы получаем информацию о выживших. Отдаленные поселения не подверглись нападению. Генерал-губернатор укрылся в подземном бункере. В данную минуту проходит эвакуация и отправка гуманитарной помощи. Сьельсины покинули планету без привычного мародерства.

– Потому что их целью были орбитальные станции, – пробормотал я себе под нос, словно отвечая Оберлину. В разведке легиона прекрасно это понимали и без моих подсказок.

За спиной Оберлина появились изображения с похожими на прерванные кольца кораблями сьельсинов. Десантные корабли падали с неба метеорами, круша здания огненным дождем. Столицу разорили, миллион людей увели в рабство. Городские камеры зафиксировали, как их погрузили на ракеты и увезли в космос. Я навсегда запомнил их лица. Холодный страх, слезы. Что-то огромное и крылатое пронеслось по небосклону, заслонив солнце.

Может, Александр с Дюраном были правы. Может, оставаться было безумием.

Я выключил проектор.

– Думаю, с этим уровнем почти закончено, – сказала Валка, возвращаясь ко мне. – Ты в порядке?

Я сидел с гравиметром посреди круглой комнаты, примыкающей к одному из больших колонных залов. В Калагахе на Эмеше мы находили целые помещения, отделенные от основной системы залов, замурованные и недоступные. Гравиметр – металлический треножник высотой с человека, оснащенный маятником, фиксировал малейшие колебания гравитации, которые могли указывать на наличие пустот. Мы расставили в руинах больше двух десятков таких приборов, надеясь обнаружить какие-нибудь особенности, не найденные дронами-картографами.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что я тупо смотрю вдаль и не двигаюсь. Не видя моего лица под черной маской, можно было решить, что я уснул.

– Извини. – Я поерзал на месте, чтобы показать, что не сплю. – Задумался о Маринусе.

После телеграммы Оберлина, предписывающей нам отправляться на Беренику, прошло семь месяцев, и нашу экспедицию понемногу накрывала апатия. Дюран с норманцами, включая Отавию, были со мной объяснимо резки, а Александр вернулся на «Тамерлан», чему я был рад.

– Еще думал о Симеоне Красном – ты знаешь эту историю, – продолжил я, когда Валка не ответила. – О том, как его команда взбунтовалась и он был брошен на планете…

Валка тяжело вздохнула и уселась на пол рядом со мной, спиной к стене.

– Ждешь, что они нас предадут? – спросила она после того, как мы немного понаблюдали за гравиметром в тишине.

– Нет, – ответил я, яростно мотая головой.

– Кто угодно, только не Отавия, – сказала Валка.

– Знаю. – Я согнул правую руку в скафандре, почувствовав боль от усталости и перенапряжения. – Но если они сбегут, не стану их винить. Они теперь люди без родины. Это неправильно. У человека должен быть народ. Дом.

Я чувствовал, что Валка не согласна. На ее родине патриотизм был пустым словом, и даже связи между кланами со временем ослабли, в результате чего все были друг для друга седьмой водой на киселе.

Но она не спорила.

– Может быть, я бы чувствовала то же самое, если бы напали на Эдду.

– Скучаешь?

– По дому? – покосилась она на меня сквозь визор шлема. – Ни капли, сам знаешь.

– А я скучаю по своему… – сказал я, подумав о Торе Гибсоне.

Валка положила руку мне на колено:

– Адриан, тебе ведь там было плохо.

– Было, – согласился я, – но дом есть дом. Где бы я ни был, я остаюсь Марло.