что со своего места у окна бросал на Рённа критические взгляды.

Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра внезапно наклонилась над раненым и быстрым, нетерпеливым жестом подозвала обоих полицейских. Другой рукой она одновременно нажала на кнопку звонка.

Рённ быстро схватил микрофон.

– Кажется, он просыпается, – сказала медсестра.

На лице раненого стали заметны изменения. Веки и ноздри подрагивали.

– Да, – сказала медсестра. – Сейчас.

Рённ поднес к раненому микрофон.

– Кто стрелял? – спросил он.

Никакой реакции.

Через несколько секунд Рённ повторил вопрос:

– Кто стрелял?

На этот раз губы раненого зашевелились, он что-то проговорил.

Рённ выждал две секунды и спросил:

– Как он выглядел?

И на этот раз раненый пошевелил губами, но ответ был более отчетливым.

В палату вошел врач.

Рённ уже открыл рот, чтобы повторить первый вопрос, когда мужчина в кровати повернул голову влево. Нижняя челюсть у него отвисла, и изо рта потекла кровавая слизь.

Рённ посмотрел на врача, который мрачно кивнул ему и стал складывать инструменты.

Ульхольм подошел и сердито сказал:

– Из вашего ответа ничего не выжмешь. – Потом он громко и отчетливо возвестил: – Послушайте, к вам обращается старший криминальный ассистент Ульхольм.

– Он умер, – спокойно сказал Рённ.

Ульхольм вытаращился на мертвеца и произнес только одно слово:

– Идиот!

Рённ выдернул микрофон из розетки и отнес магнитофон на подоконник. Осторожно перекручивая катушку пальцем, он перемотал ленту и нажал клавишу.

«Кто стрелял?»

«Днрк».

«Как он выглядел?»

«Самалсон».

– Ну и что это нам даст? – сказал Рённ.

Секунд десять Ульхольм зло, с ненавистью смотрел на Рённа в упор, а потом заявил:

– Что даст? Я обвиняю тебя в неисполнении служебных обязанностей. Это серьезный проступок. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Он повернулся и вышел из палаты. Сделал он это быстро и энергично.

Рённ проводил его озабоченным взглядом.

15

Когда Мартин Бек распахнул дверь управления полиции, у него буквально перехватило дыхание от ледяного ветра, швырнувшего ему в лицо горсть острых, словно иглы, снежинок. Он наклонил голову и поспешно застегнул пальто. Утром, не устояв перед причитаниями Инги, он капитулировал перед ней из-за своей простуды и нескольких градусов мороза за окном и надел зимнее пальто. Он выше подтянул шерстяной шарф и пошел в направлении центра.

Перейдя Агнегатан, он в нерешительности остановился, думая, как лучше ехать. Он еще не успел изучить новые автобусные маршруты, которые появились одновременно с исчезновением трамваев и введением в сентябре правостороннего движения.

Возле него остановилась машина. Гунвальд Ларссон опустил стекло и крикнул:

– Залезай!

Мартин Бек обрадовался и сел впереди.

– Ух… – сказал он. – Снова начинаются эти мучения. Едва успеешь заметить, что прошло лето, как уже приходят холода. Ты куда едешь?

– На Вестманнагатан, – ответил Гунвальд Ларссон. – Хочу поговорить с дочерью той старухи из автобуса.

– Отлично, – сказал Мартин Бек. – Высадишь меня возле Саббатсбергской больницы.

Они миновали Кунгсбрун, проехали мимо старых торговых рядов. За окнами вихрем кружились мелкие сухие снежинки.

– Такой снег совершенно бесполезен, – заметил Гунвальд Ларссон. – Он не будет долго лежать. Только видимость портит.

В отличие от Мартина Бека Гунвальд Ларссон любил водить машину и был отличным водителем.

Когда они ехали по Вазагатан в направлении Норра Банторьет, возле гимназии «Норра Латин»[157] по встречной полосе проехал двухэтажный автобус маршрута № 47.

– Брр, – вздрогнул Мартин Бек. – Теперь, когда вижу такой, не по себе становится от одного вида этого автобуса.

Гунвальд Ларссон посмотрел в зеркало заднего вида.

– Это другой, – сказал он. – Это немецкий «Бюссинг». – Через минуту он спросил: – Может, поедешь со мной к вдове Ассарссона? Ну, того самого, с презервативами. Я буду там в три.

– Не знаю, – ответил Мартин Бек.

– Я подумал, ты ведь так или иначе будешь поблизости. Это через несколько домов от Саббатсбергской больницы. Потом я отвезу тебя обратно.

– Посмотрим. Это будет зависеть от того, когда я закончу разговор с медсестрой.

На углу Далагатан и Тегнергатан их остановил человек в желтой защитной каске и с красным флажком в руке. На территории больницы Саббатсберг продолжались работы, связанные с реконструкцией. Наиболее старые здания подлежали сносу, а новые уже тянулись вверх. Сейчас как раз взрывали большой скалистый холм со стороны Далагатан. Когда эхо от взрывов еще отдавалось между стенами домов, Гунвальд Ларссон сказал:

– Почему бы им сразу не взорвать весь Стокгольм, вместо того чтобы делать это по частям? Им следует поступить так, как Рональд Рейган – или кто там еще – призывает поступить с Вьетнамом: заасфальтировать все это дерьмо, расчертить желтыми полосами и устроить автостоянку[158]. По-моему, нет ничего хуже, когда архитекторы дорываются до реализации своих планов.

Мартин Бек вышел из автомобиля у ворот в той части больницы, в которой находились родильное отделение и гинекологическая клиника. Покрытая гравием площадка у дверей была пуста, но в окно за Мартином Беком наблюдала женщина в овчинном полушубке. Она открыла дверь и спросила:

– Комиссар Бек? Я Моника Гранхольм.

Словно клещами, она сжала его руку и принялась энергично ее трясти. Ему показалось, что он слышит хруст своих костей. «Интересно, – подумал он, – в обращении с новорожденными она тоже применяет такую физическую силу?»

Она была почти такого же роста, как Мартин Бек, но выглядела гораздо привлекательнее, чем он. Кожа у нее была свежая и розовая, зубы – крепкие и белые, волосы – светло-каштановые, густые и волнистые, а зрачки больших красивых глаз – карие, под цвет волос. Все в ней казалось крупным, здоровым и крепким.

Ее подруга, погибшая в автобусе, была невысокой и хрупкой и, наверно, выглядела заморышем рядом со своей соседкой по квартире.

Они пошли рядом в направлении Далагатан.

– Вы не возражаете, если мы зайдем в «Вазахоф»[159], на той стороне улицы? – предложила Моника Гранхольм. – Мне нужно подкрепиться, чтобы я была в состоянии говорить.

Время обеда уже закончилось, и в ресторане было много свободных мест. Мартин Бек выбрал столик у окна, однако Моника предпочла сесть в глубине зала.

– Не хочу, чтобы меня увидел кто-нибудь из больницы, – сказала она. – Вы не представляете, какие у нас сплетники.

В подтверждение своих слов она угостила Мартина Бека полным набором этих самых сплетен, одновременно с аппетитом поглощая большой кусок мяса и картофельное пюре. Мартин Бек с завистью наблюдал за ней. Он, как обычно, не испытывал голода, но чувствовал себя плохо и пил кофе, чтобы окончательно ухудшить свое состояние. Он подождал, пока она поест, и уже собирался заговорить о ее погибшей подруге, но Моника отодвинула тарелку и сказала:

– Ну, достаточно. Теперь можете спрашивать, а я постараюсь