Не думай, с ней я ни-когда один не бывал. И ничего — не питаю. Верь.

Ты _н_е_ _с_л_ы_ш_и_ш_ь, к чему ты призвана! — творить чудесное и _в_е_с_т_и, давать силу, ты — вся жизнь — свет! Я так (!!) это чувствую. Все в нашей встрече — так значительно! Ты _д_о_л_ж_н_а была найти меня, я — тебя. Да, Оля. Да разве теперь могу я без тебя?! глупая девочка… но как же ты и в этом прелестна!

Оля, не кощунствуй: столько тебе дано! Вдвоем мы — увидишь! — еще новое в себе найдем, о, моя женка, мой водитель!

Оля, так во мне легко, взмывает, так хочу писать, но должен тебя увидеть, и ты мне дашь много света, сил…

Неужели вправду тебе в тягость мои гостинцы? Не верю. Мне — всегда в радость — твои. Не нагляжусь.

Поцелуй _м_а_м_о_ч_к_у_ за меня! И — Сережу. Я ему очень благодарен.

191

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

22. VIII.42 4 дня

Ольгуночка, миленок, вчера все выполнил, прошение подал — обещано, но возьмет время — 3–4 недели. Управление делами русской эмиграции само все сделает, мне обещал сам возглавляющий454. Увидав приложенный документ инженера С. А. о проекте приобретения литературных прав, он радостно сказал — «Сережа…» или — «Сережка…» — не помню точно. Вместе учились?455 Я говорю об Юрии Сергеевиче Жеребкове. Это родной племянник генеральши Ольги Федоровны Поздеевой456, моей глубочайшей почитательницы, — помнишь, писал я тебе о ее письме и моем — ей457, которое ходит в Париже и жадно-страстно читается. Я отказался дать его напечатать. Ю[рий] С[ергеевич] обещал непременно устроить, — и я ему верю. Он понимает, как важна для меня и для жизни, для выполнения моего писательского долга — поездка. Мне необходимо быть и в Гааге, и в Амстердаме. Я должен договориться с каким-нибудь большим органом прессы, чтобы печаталось там «Солнце мертвых», — пусть же и Северные страны знают этот ударный антибольшевистский труд! Мне необходимо найти отличного переводчика — не жида-макулатурщика, переводившего «Человека»458, и не Козлову459, кажется отвратительно передавшую две мои книги. Проф. ван Вейк был недоволен переводами. Мне надо найти адрес — пишу проф. Карташеву, — одного известного журналиста — Грондейса460, и я запрошу его о переводчике и газете или журнале. О гонорарном вопросе — второстепенно для меня, важно — отлично дать и в хорошем месте. Чтобы многое наладить, я пошел на уступки, дам «Чертов балаган»461 — для парижской газеты, издаваемой Жеребковым, — они все равно напечатали мою статью об инвалидах462, данную в прошлом году Союзу инвалидов463, — как я ежегодно делаю464. Ю[рий] С[ергеевич] Ж[еребков] — оказывается отличный будет журналист, его статья о гнусном убийстве Царской Семьи — меня приятно удивила, что я ему и высказал. Это его о-чень _в_з_м_ы_л_о… — он весь засиял… Знают, как я скуп на похвалы. Правда, статья сильная, с большим сердцем и крепко слажена. Она произвела впечатление, я от многих знаю. Но меня-то не обманешь: та-лантливо, «по-своему», а ведь об этом ско-лько писалось! Большевики замучили отца Жеребкова465, казачьего офицера. И вот, сын пишет… хорошо пишет, как мальчиком он с матерью и сестрой были в Соборе на панихиде… — молодец, с большой душой и талантом. Он не раз восторженно заявлял, как ценит мои книги. Вот он и поведет дело. Видишь Олёк… как мне _н_а_д_о_ быть на месте, так все скорее можно наладить с печатаньем, — это важнейшее дело моей жизни, — дать _в_с_е_м_ языкам эпопею страдания. Со Швецией тоже поведу, там у меня переводчица отличная466. Никогда _с_а_м_ не хлопотал о своем, но раз касается раскрытия ЗЛА, — художественного удара по «убийцам Жизни», я изменяю своей инертности. Ты довольна?

А теперь о самом душевно важном — для нас. Олюнка, оставь кощунствовать. Мне страшно читать такое, — такое отчаяние в себе, в своей жизни, такую хулу — да, да!!! — на милосердие Божие! Не смей!! Зачем лишаешь себя духовной — да и телесной! — силы?! Этими твоими — «я никчемная», «моя жизнь бесцельна»… «опалила крылья», «я никому не нужна», «я ничего не жду больше», «я забыла, что я — ничтожество»… «удел мой дожить как-то данную мне жизнь» —!! «я ничего не исполню в жизни», «я завидую каждой простой бабе…» — Ольга, не стану нагромождать, я «сыт» и… подавлен всем этим диким кощунством. Мне больно видеть, как убиваешь ты в себе _ж_и_з_н_ь, волю, силы, дар Божий, и чувство свое ко мне. Внушаешь себе упадочность, снижаешься до праха, не ценишь «таланта» — от Господа. Так можно все растратить, довести себя до бессилия во всем, на все. Сколько ты имеешь!!! Сколько-го не ценишь… или ничего я так и не дал тебе? — ни-чего? как легко ты теряешь _в_с_е… убеждая себя, что потеряла, — и ведь не можешь же ты верить во все это твое больное! Я тебе отдал все сердце… а ты и не слышишь? зачем гонишь от себя свет? зачем тычешься в тьму?! Спроси же себя: другая, зная, что ее так любят, что она вся сама любовь… могла бы так все _з_а_к_р_ы_т_ь… будто и не было ничего, будто все это — «мечта писателя»?! Да одним бы письмом, строчкой иной были бы счастливы, осязая такое чувство! Олюнка, поднимись же, вспомни, кто мы друг для друга, что мы — дружки… что ты мне дала столько чудесного! — и я говорю, что я силен тобой, ты меня наполняешь, искры во мне твои светят, такие толчки для творческого получал я… — а ты…?! Прильни же ко мне крепче, возьми от меня силу, почувствуй ее! — я себя отдаю тебе, и сколько же отдавал! — не чувствуешь? со всем пылом, так безоглядно, так свободно! Олюночка моя, голубка нежная… возьми же руку мою, почувствуй твоего Ваню, — он не даст тебе оступиться, он хочет тебя вознести, укрепить, раскрыть тебя тебе — для меня ты давно раскрыта! — заставить тебя поверить в себя. Ведь это ужасная растрата душевных сил, таланта, здоровья… — _т_а_к_ от себя отворачиваться, так обесцениваться. Это не проходит бесследно, это — как яд, он все выедает в душе, и — убивает. Духа не угашайте!467 — помнишь эти великие слова? В себе, в себе… — главнейшее это. Самоубийство это. Ты и меня убиваешь, убивая себя. Я тебе говорил — Оля, пойдем дружно, крепко, _в_м_е_с_т_е, у нас одно — общее — драгоценное — наши богатые души, они родные. Они назначены на светлое и