глотать пилюли, порошки, придерживаться назначенного врачом режима (это, вероятно, тяжелее всего, ведь он всю жизнь пренебрегал разного рода режимами, кроме разве что рабочего), лишь бы было тихо.

— Какие новости, Фанни Марковна?.. Вы обучились английскому? Поздравляю. Однако говорить будем по-русски. Что пишут из России? Умер самодержец? Это хорошо.

За дверью послышались шаги, вошла Элеонора.

— Тусси... — Голос Энгельса задрожал, он бессильно потянулся к своей любимице. — Где ты была, Тусси, почему долго не приходила?

— Ездила в Ноттингем, Генерал, — печально глядя на него, сказала Элеонора. — Хотим создать там независимую рабочую партию. Пришлось выступать на митингах, агитировать.

Его глаза слабо осветились, в них появилось не то восхищение, не то благодарность. Высохшей рукой взял ее молодую, здоровую руку, слегка пожал.

— Не горюй, девочка, — прохрипел он, — все будет ол райт.

Известие о смерти Драгоманова было для Степняка громом среди ясного летнего неба. 20 июня... Что же он тогда делал? Наверное, писал, сидел в библиотеке или дома, творил своего «Новообращенного» или эту начатую еще зимой — «Царь-цаплю»... Проклятие! Вот так — за бумагами и беготней — растеряются все друзья... Одни отошли, другие гибнут... А с Михаилом Петровичем даже переписывались редко. Собирались встретиться, поговорить...

Сергей Михайлович бросил работу и в одиночестве бродил до позднего вечера. В его воображении мелькали, путались картины прошлого, когда они в Женеве, вдали от отечества, спорили, мучились, мечтали, надеялись... Домик на окраине, готовый всегда принять, приютить скитальца; встречи с Подолинским, Павликом... Элизе Реклю... Детская комнатка, динамит, бомбы... Скромные обеды, что с таким мастерством готовила Людмила Михайловна...

Одну за другой Кравчинский доставал папиросы, не докурив, бросал, брал новые. Туманилась голова, ныло сердце... Старость? Дыхание костлявой?.. Уйти из жизни, так ничего значительного и не создав? Умереть за тридевять земель ототечества?.. Нет! Нет! Нет! Ложь! Еще поборемся! Померяемся силою! Прочь, окаянная мысль! Не тебе владеть нами! Смерть друга не выбьет нас из колеи. Живые, мы будем бороться с удвоенной силой — и за него, и за себя.

...Возвратившись домой, Степняк достал из ящика отпечатанный уже на машинке экземпляр пьесы и нещадно стал черкать, править, вкладывая в уста героя, нигилиста Дмитрия Норова, только что рожденные мысли о счастье, о сути существования, о борьбе как начале начал действительного, настоящего, человеческого бытия.

В конце июля Энгельс задумал поездку в Истборн. Около тридцати лет суровое побережье Ирландского моря было для него местом отдыха и теперь, на склоне дней, снова потянуло к себе. Кроме врача его сопровождали Тусси и Лаура, приехавшая из Парижа, видимо, по вызову Элеоноры.

Генерал пытался держаться бодро, пробовал даже шутить, хотя всем, прежде всего ему самому, было ясно, что конец приблизился вплотную.

Вернулись они очень скоро — Энгельсу еще в дороге стало совсем плохо, его привезли, перенесли в постель и несколько дней выхаживали, чтобы привести в сознание. Он почти не говорил, пищу принимал через силу и только жидкую, с трудом узнавал знакомых.

— Я не могу, — каждый раз возвращаясь с Риждентс‑парк род, говорила Засулич, — он как ребенок, совсем слабенький.

— Вы хоть не видели его здоровым, — сочувствовала Фанни Марковна. — Представьте себе его лет десять назад. Он был полон сил, крепок. Ужас, что делает с человеком проклятая болезнь.

— Я видела его на конгрессе в Цюрихе, — рассказывала Засулич. — Сколько в нем было энергии, веселости! Бывало, он приходил к Аксельроду — мы там жили — и поражал своей неугомонностью, желанием все знать...

Сергей Михайлович слушал и упрекал себя: как же он мог столько времени не навещать Генерала?! Это же не менее — да, да! — около года минуло с тех пор, как произошел тот неприятный для обоих разговор об Обществе, его роли и пользе в рабочем движении.

Немедленно к нему!

Энгельс лежал в кабинете, — видимо, кровать поставили здесь по его просьбе. Рядом — на столике, стульях, придвинутых вплотную к постели, — беспорядочно громоздились книги, листы исписанной бумаги. Здесь же, среди этого хаоса, поблескивала лупа.

Вид больного поразил Степняка. Сергей Михайлович нерешительно остановился посреди комнаты, не зная, подходить ближе или сесть где-то в сторонке. Фридрих Карлович был в каком-то полусонном состоянии, казалось, дремал. Но вот он, видимо услышав шаги, слабо раскрыл глаза, какое-то время пытался всмотреться в гостя, потом веки его расширились, он жестом поманил его, показал на кресло.

Степняк осторожно, чтобы не нарушить господствовавшего здесь покоя, опустился в кресло. Минуту они молчали, всматривались друг в друга. И тем временем в памяти Сергея Михайловича возникли первая их встреча, могила Маркса, у которой они были вместе, последующие разговоры — с непременным пивом и прекрасным рейнским вином, Первое мая, когда стояли они на одной трибуне в Гайд-парке.

Откуда-то, видимо, из-под одеяла, Энгельс достал доску, грифель, что-то долго писал, наконец, показал гостю. «Сердитесь? История все поставит на место, даже вопреки нашему желанию», — прочитал Сергей Михайлович и взглянул на больного, в глазах которого вспыхнули еле заметные искорки. Степняк печально улыбнулся, развел руками. Пока он, не зная, с чего начать разговор, собирался с мыслями, Фридрих Карлович снова что-то царапал на доске. «Как идут дела? Скоро ли в Россию?» — показывал написанное.

Сергей Михайлович как ни в чем не бывало рассказывал, старался держаться спокойно, хотя у самого замирало сердце, спазмы сдавливали горло. Неужели человечество никогда не возьмет верх над этим злым фатумом? Все на свете имеет конец! Но почему он часто такой неумолимый?

Он посидел с полчаса, возможно, немногим больше, пока не пришел врач.

Был полдень, больному надлежало отдыхать. На прощанье Степняк взял протянутую ему высохшую руку, подержал, слегка пожал и, расстроенный свиданием, вышел. Перед глазами стояла одинокая постель, собранные для работы книги, бумаги, грифельная доска с множеством разнообразных вопросов. И он, Фридрих Карлович, Генерал армии революции, который, казалось, был тяжело ранен или просто смертельно утомлен. Но он еще поднимется, встанет во весь рост, чтобы вести на новые бои, в новые сражения непобедимую силу современности — рабочий класс...

...Энгельс умер в понедельник 5 августа в половине одиннадцатого вечера.

В субботу должна состояться кремация. В небольшом помещении вокзала «Ватерлоо», где был установлен цинковый гроб с телом покойного, сошлись ближайшие друзья Фридриха Карловича, представители социалистических