хотелось: и  пресловутых джинсов, и пластинок «Битлз» и  путешествий,  – но эти желания не руководили мной, не становились смыслами жизни. А у некоторых моих сверстников становились. И их охватывало ощущение «несвободы». Теперь многие из них, проживая в эмиграции, со сладострастным мазохизмом угощают друг друга воспоминаниями об ужасах советского общества тотального дефицита. Я же предаюсь неизменно радостным, позитивным воспоминаниям, хотя не позабыл и о дефиците и об ограничениях.

О поведенческой несвободе мне тоже легко вспомнить и согласиться с тем, что она была. То требовали (в школе и в университете на военной кафедре) остричь длинные волосы, то к одежде придирались… Но это – мелочи. У других был совершенно иной уровень противостояния с государством: евреи требовали свободы эмиграции, националисты – независимости, поэты, писатели, художники – отсутствия цензуры, права на опубликование и проведение выставок и т.  д. Кого-то тяготила «пятая графа», кого-то мучила практическая невозможность зарубежных поездок, владения валютой, не нравились вступление в партию ради карьеры или необходимость сокрытия своей религиозности… Много всего можно вспомнить, в том числе и весьма существенного, неоправданно жесткого и несправедливого. Но я вспоминаю не об эпохе в целом, а о самом себе: в  этом сложном мире я оставался, в сущности, аполитичным инвариантом текущих событий. Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что многие из тех ограничений направили мою жизнь именно в то русло, в котором она протекала: не будь их, я бы прожил жизнь иную. Уж не знаю, лучше или хуже, но – иную. Однако при этом я не особо ощущал все со мной происходившее как следствие ограничений и несвобод. Важно не то, был ли я прав в своих ощущениях и оценках; важны сами ощущения. А они были в основном вполне оптимистичные. Я всегда видел множество возможностей: не получается одно – у меня есть другое! И, оказываясь на другой колее жизни, я не страдал из-за того, что «так получилось». Я снова жил полнокровной жизнью и снова видел множество возможностей и перспектив…

Но вот – рубеж, Рубикон: распад СССР. Приходится бежать из бывшей союзной республики в остаток России. Страна из советской становится антисоветской. На смену старым ограничениям приходят новые. И вот тут-то мой природный оптимизм, неистребимое ощущение свободы подвергаются куда более серьезным испытаниям. Я утрачиваю практически все подлинные, значимые для меня свободы, спектр возможностей, выбора «траекторий жизни» сузился невероятно. Да и выбрав какой-то вариант, я не оказываюсь полноценным субъектом своей судьбы: все чаще и чаще я вынужден делать то, чего мне делать не хотелось бы. Я должен не жить и развиваться, а выживать, зарабатывать деньги, чтобы обрести крышу над головой, еду и одежду для своей семьи. Моя поведенческая свобода ограничена небывалым прежде образом. Моя ценностная матрица уходит в глубину сознания и не может найти чего-то близкого вовне. Пришедшие к власти жесточайшим образом подавляют, уничтожают все то, с чем у меня был высокий уровень согласия, и навязывают то, что мне глубоко чуждо. С оговорками, неприятиями, но с прежними общественно-государственными ценностями у меня был компромисс, а не борьба. Теперь я – ценностно-идеологический партизан, подпольщик… Я не веду открытую борьбу с режимом, потому что лишен материальной независимости, свободы. Я – терплю. И лишь уход в себя, чтение книжек и осознание происходящего как неясной тропинки через минное поле, по которой я должен вывести свою семью и детей, поддерживает мой сильно притихший природный оптимизм. Долгие постперестроечные годы передо мной стояла одна задача: просто выжить. Потом, когда стадия выживания показалась достигнутой, да и срок жизни подошел к завершению, появились другие задачи, и среди них: осознание, спасение и сохранение той моей внутренней ценностной матрицы, которую действующая власть стремилась уничтожить. Захотелось сохранить ее внутри себя, передать детям, а также транслировать и во внешнюю среду путем написания текстов…

Кажется, я именно это сейчас и делаю.

Семья

Я считаю, что семья должна быть самым главным в жизни каждого человека. Семья играет определяющую роль во всех самых главных сферах человеческой жизни на всем ее протяжении. И даже до и после. Очевидными функциями семьи являются рождение детей, их выращивание и воспитание. Не менее понятными – обеспечение возможности любящим друг друга людям жить вместе, строить и проживать совместную жизнь. Быть может, менее очевидными являются образовательные функции семьи, многим кажется, что для этого есть школа и т.  п. Я считаю, что роль семьи в образовании и воспитании выше всех прочих форм обучения: семья формирует мотивацию, влияет на выбор цели, поощряет и утешает. Утешение – во всех смыслах, включая религиозный,  – исключительно важная функция семьи. (См. Утешение)

Семья наполняет жизнь каждого смыслом – понятным, простым и несомненным. Семья – микрокосм, в котором человек может реализоваться полностью. Семья – незаменимая, абсолютная ценность.

Не каждому удается создать свою семью – крепкую, основанную на долгой любви. Но большинство остается членами семьи своих родителей и того, что можно назвать «большая семья». Большая семья – это: два дедушки и две бабушки, а также все их дети, среди которых и ваши родители, а также ваши братья и сестры, ваши дети и внуки, а также дяди, тети, двоюродные братья и сестры, внучатые племянники и племянницы… Вот такое подобие «родо-племенного союза» образует большую семью. Если предположить, что у каждой пары по два ребенка, то общее количество людей в большой семье, охватывающей три одновременно живущих поколения (включая правнуков и правнучек), 34 человека. На примере большой семьи моих дедушек и бабушек могу сказать, что, например, на конец 50-х годов XX века в живых было 43 человека: трое дедушек-бабушек (один дед уже умер), 10 их детей, соответственно 9 их жен-мужей, 20 внуков-внучек и один правнук. И хотя мы жили в разных городах, но отношения поддерживались регулярно, так что ощущение большой семьи у меня было вполне развитым. Разветвленные родственные отношения дают – помимо эмоциональных впечатлений – исключительный опыт постижения своей страны, народа, его истории на фактическом материале, из опыта жизни родных и близких. Это тот субъективизм, без которого не может возникнуть мало-мальски объективный взгляд на сложный процесс жизни страны и народа.

Кроме большой семьи, которая формируется далеко не у каждого, есть просто семья, состоящая из мужчины, женщины и их детей, из отца, матери, сына и дочери. Ее мы и называем ячейкой общества.

Папа

Разумеется, не папа Римский… К этим должностным лицам (включая нынешнего, их 266 человек!) я не испытываю ни почтения, ни интереса. Мне посчастливилось родиться и