Ее мать…

– Светлость?

Шаллан встрепенулась. Сколько она простояла вот так, посреди дороги? Солнце сместилось. Девочка робко повернулась и увидела рядом охранника Джикса. Он был пузат и редко причесывался, но выделялся своей силой – однажды он стащил с дороги телегу, когда порвалась упряжь чулла. Джикс был одним из охранников ее отца, сколько она себя помнила.

– А-а, – сказала она, пытаясь скрыть свою нервозность, – ты пришел, чтобы меня сопровождать?

– Вообще-то, я собирался отвести вас назад…

– Отец приказал?

Джикс пожевал спрятанный за щекой корень яммы, который называли еще скверносором.

– Он был занят.

– Тогда ты будешь меня сопровождать? – спросила она, подавив волнение.

– Видимо, да.

Она облегченно вздохнула и повернулась, окидывая взглядом каменную дорогу, которую очистили от камнепочек и сланцекорника. Девочка осмотрелась.

– Э-э… Нам надо отыскать шатер для игроков.

– Это неподобающее место для дамы. – Джикс уставился на нее. – Особенно дамы вашего возраста, светлость.

– Ну, я думаю, ты можешь отправиться к отцу и сообщить ему, что я делаю. – Она потопталась на месте.

– А в это время вы попытаетесь отыскать шатер самостоятельно, так? И если найдете, войдете в одиночку?

Шаллан пожала плечами и покраснела. Именно это она и собиралась сделать.

– Это будет означать, что я позволил вам в таком месте бродить без защиты. – Он негромко вздохнул. – Почему вы так ему перечите, светлость? Вы же просто его разозлите.

– Думаю… Думаю, он разозлится вне зависимости от того, что сделаю я или кто-то еще. Солнце будет светить. Великие бури будут сметать. А отец будет орать. Такова жизнь. – Шаллан прикусила губу. – Шатер для игроков? Обещаю, я ненадолго.

– Сюда, – сказал Джикс. Он шел не очень быстро, пока вел ее, и частенько глазел на проходивших мимо темноглазых посетительниц ярмарки. Джикс был светлоглазым, но только восьмого дана.

Как выяснилось, слово «шатер» звучало слишком величественно для навеса в заплатках и дырках, установленного на самом краю ярмарочной площади. Она бы вскоре отыскала его сама. Плотная холщовая ткань, свисавшая на несколько футов, делала его на удивление темным внутри.

Там толпились посетители. У некоторых женщин были обрезаны пальцы на перчатках, скрывавших защищенные руки. Какой позор! Она остановилась у входа, вглядываясь в мельтешащие темные фигуры, и поняла, что краснеет. Внутри раздавались грубые мужские крики, и вся воринская благовоспитанность осталась снаружи, на солнечном свету. Это и в самом деле неподходящее место для кого-то вроде нее. Шаллан с трудом верила, что такое место может хоть кому-то подходить.

– Возможно, мне стоит пойти туда вместо вас, – предложил Джикс. – Если вы хотите сделать ставку…

Шаллан пробиралась вперед. Не обращая внимания на панику и неловкость, она углублялась во тьму. Потому что если у нее ничего не выйдет, значит никто из них не сопротивляется и все останется по-прежнему.

Джикс держался рядом, расталкивая людей, чтобы дать ей немного простора. Внутри ей стало тяжело дышать: влажный воздух был пропитан потом и проклятиями. Мужчины оборачивались и глазели на нее. Поклоны – даже кивки – запаздывали, если вообще имели место. Подоплека была ясна. Если она не подчинилась условностям общества и не осталась снаружи, они тоже не обязаны подчиняться, демонстрируя ей почтение.

– Вы ищете что-то особенное? – спросил Джикс. – Карты? Угадайки?

– Бои рубигончих.

Джикс застонал.

– Все закончится тем, что вас прирежут, а меня насадят на вертел. Это безумие…

Шаллан повернулась, заметив, как группа мужчин разразилась радостными возгласами. Это звучало многообещающе. Она отрешилась от растущей дрожи в руках и заодно попыталась не обращать внимания на пьяных, что сидели на земле кружком и таращились на что-то, похожее на блевотину.

Веселые мужчины занимали грубо сработанные скамьи, а вокруг них толпились другие. В просвете между телами мелькнули две маленькие рубигончие. Спренов не было. Когда скапливалось так много народа, спрены редко появлялись, хотя эмоции зашкаливали.

Один ряд скамеек был не заполнен. Там сидел Балат в расстегнутом сюртуке, упираясь локтями в стойку ограждения перед собой. Лохматый и сутулый, он выглядел бы беззаботно, но глаза… в его глазах светилось вожделение. Брат следил, как бедные животные убивали друг друга, вперив в них пристальный взгляд, словно дама, читающая увлекательный роман.

Шаллан подошла к нему, Джикс остался чуть позади. Теперь, увидев Балата, охранник расслабился.

– Балат? – робко позвала девочка. – Балат!

Он посмотрел на нее и вскочил, едва не свалившись со скамьи.

– Да что ты тут… Шаллан! Убирайся отсюда. Что ты творишь? – Брат протянул к ней руку.

Девочка невольно съежилась. Брат говорил в точности как отец. Когда он взял ее за плечо, Шаллан сунула ему записку от Эйлиты. Лавандовая бумага слегка пахла духами и как будто светилась.

Балат замешкался. На арене одна рубигончая вцепилась в лапу другой, и на землю брызнула темно-фиолетовая кровь.

– Что это? – спросил Балат. – Я вижу глифпару Дома Тавинар.

– Это от Эйлиты.

– Эйлита? Дочь светлорда? Почему… что…

Шаллан сломала печать и открыла письмо, чтобы прочитать его брату.

– Она желает прогуляться с тобой вдоль ручья, который течет мимо ярмарочной площади. Говорит, будет ждать тебя там вместе со своей горничной, если пожелаешь прийти.

Балат запустил пятерню в кудрявые волосы.

– Эйлита? Она здесь? Разумеется, здесь. Все здесь. Ты с ней говорила? Почему… как…

– Я видела, как ты на нее смотришь, – объяснила Шаллан. – Всякий раз, когда вы оказывались рядом.

– И ты с ней говорила? – требовательно спросил Балат. – Без моего разрешения? Ты сказала, что меня заинтересует нечто… – он взял письмо, – вроде этого?

Шаллан кивнула и обхватила себя руками.

Балат снова посмотрел на сражающихся рубигончих. Брат делал ставки, потому что от него этого ожидали, но на самом деле пришел сюда не из-за денег, как поступил бы Йушу.

Балат снова провел рукой по волосам, потом перевел взгляд на письмо. Брат не был жестоким человеком. Девочка понимала, что странно так думать, учитывая вещи, которые тот делал время от времени. Он способен на добрые поступки, внутри его прячется сила. Брат увлекся смертью лишь после того, как мать покинула их. Он мог измениться, стать прежним. Мог!

– Я должен… – Балат бросил взгляд на выход из шатра. – Я должен идти! Она будет ждать меня. Нельзя заставлять ее ждать. – Он застегнул сюртук.