Хоть ответственность за холокост и несут нацисты, в их преступлениях им помогали некоторые, если не большинство, режимы оккупированной Европы. Антисемитизм, хоть и менее убийственный, чем в Германии, был распространен повсюду. Михаил Себастиан, еврейский писатель, на короткое время призванный в румынскую армию, отмечал отношение многих своих однополчан, которое помогло им согласиться с нацистским господством в румынском государстве: «Войчита Аурел, мой товарищ по 21-й пехотной, вчера сказал кое-что о капитане Капсунэану, что в двух словах объясняет весь стиль румынской политики: “Он настоящий злющий ублюдок, может и побить, и обругать. Но есть в нем одна хорошая черта: он не выносит жидов и нам тоже позволяет их потрепать”». Себастиан писал: «Это в точности то утешение, которое немцы предлагают чехам, и полякам, и румынам: они тоже готовы его предоставить»33. Немецкая оккупация Франции узаконила французский антисемитизм и до того широко распространенный: вишистское правительство с готовностью перешло к явной дискриминации и репрессиям.

Так много видных нацистов открыто говорили о своих намерениях по отношению к евреям, что остается лишь удивляться, как это власти союзников не хотели понимать их слова буквально. Информированные граждане как в Британии, так и в Америке делали надлежащие выводы по поводу происходящего, подкрепленные свидетельствами очевидцев из Восточной Европы. Бланш Дагдейл, страстный британский борец за интересы евреев, написала в письме, опубликованном в Spectator в декабре того же года: «В марте 1942 г. Гиммлер посетил Польшу и постановил, что к концу года 50 % еврейского населения должно быть “истреблено”… и похоже, что с тех пор темпы увеличились. Теперь немецкая программа требует исчезновения всех евреев… Массовые убийства, неслыханные от начала цивилизации, начались немедленно после издания приказа»34. Госпожа Дагдейл описывает депортации, указывает на Белжец, Собибор и Треблинку как на лагеря смерти. «Кажется несомненным, что польскому еврейству уже нельзя будет помочь, если кампания уничтожения не будет остановлена до конца войны». Гельмут фон Мольтке из абвера информировал британцев секретным письмом через Стокгольм в марте 1943 г.: «По крайней мере девять десятых [немецкого] населения не знают, что мы убили сотни тысяч евреев. Они продолжают верить, что те были просто сегрегированы… дальше на восток… Если сказать этим людям, что случилось на самом деле, они ответят: “Да вы просто жертва британской пропаганды”»35.

Среди наций союзников наблюдалась двусмысленность, если не хуже, по отношению к самому масштабному из нацистских преступлений. Антисемитизм глубоко укоренен в российской истории и мироощущении: например, на Пасху 1942 г. один из бесчисленных слухов, носящихся по Москве, утверждал, что евреи производили ритуальные убийства православных детей – отвратительный старый восточноевропейский «кровавый навет» на евреев36. В 1944 г. в докладе НКВД говорилось, что в народе слышно, что «Гитлер правильно сделал, что побил евреев»37. Разоблачение самого факта существования лагерей смерти поставило Москву перед дилеммой, которую советские власти так никогда до конца не разрешили. Они не могли рукоплескать убийству нацистами евреев, но один историк назвал холокост «неперевариваемым комом в брюхе советского триумфа»38. Признать его чудовищные размеры значило бы урезать в пользу евреев часть всепоглощающего чувства советского народа, что именно он стал главной жертвой, а народ отнюдь не был готов делиться этой славой. В военных депешах советских корреспондентов все упоминания мучений, выпавших исключительно на долю евреев, изымались цензурой. В 1945 г., когда русские вывалили обвинения на своих побежденных противников, наблюдательные немцы заметили, что практически единственным отсутствующим нареканием было преследование евреев39.

В Польше, где антисемитизм был издавна распространен, как свидетельство измены евреев распространялись отчеты о том, что они приветствовали Красную армию в сентябре 1939 г. Когда в 1943 г. евреи варшавского гетто устроили короткое и заранее обреченное на провал восстание, 5 мая польская националистическая подпольная газета написала: «Во время советской оккупации… евреи регулярно сдирали с наших солдат оружие, убивали их, предавали лидеров наших общин и открыто переходили на сторону оккупантов. [В одном маленьком городе], который в 1939 г. был в руках Советов… евреи построили триумфальную арку для прохода советских войск и все вырядились в красные повязки и кокарды. Таково было и остается их отношение к Польше. Каждый поляк должен это помнить»40. Весной 1944 г. несколько польских солдат дезертировало из польского корпуса в Шотландии из-за отвращения к антисемитизму, который, по их словам, был не менее явным в эмигрантской армии, нежели на родине.

Не были чужды таким чувствам и англосаксы. Британский солдат Лен Ингланд был потрясен мнениями многих своих соседей по казарме, похожими на те, которые позже опишет Ирвин Шоу, рассказывая об американской армии в романе «Молодые львы». Ингланд пишет: «Двое самых умных людей из всех, которых я пока встретил, – убежденные ненавистники евреев. Обычно используется аргумент: “А где же евреи в армии? Их нет, потому что все они смогли найти себе работенку поприятнее или увильнуть от призыва. Точно так же евреи всегда первыми покидают опасные участки. В их руках все деньги, они завладели всей страной. Отдельно взятый еврей может быть весьма приятным человеком, но как нация они корень всех зол”»41.

Мюррей Мендельсон, американский армейский инженер, отец которого эмигрировал из Варшавы в 1914 г., замечал если не активный, то латентный антисемитизм в своих казармах. Его образование и ум вызывали подозрение товарищей, бывших шахтеров или строителей. Они прозвали его «Мозг», но без восхищения, «не потому, что я был такой уж умный, но по сравнению с собой. Я научился быть незаметным»42. Когда люди из роты 506-го парашютно-десантного полка проклинали своего ненавистного командира лейтенанта Собеля, они называли его «чертовый еврей»43. Даже в июне 1945 г, когда концлагеря были явлены всему миру, генерал Джордж Паттон, все больше терявший рассудок, поносил либералов, которые «настаивают на том, что перемещенные лица – человеческие создания, что не является верным особенно по отношению к евреям, которые ниже животных».

Хотя Черчилль в самых горячих выражениях порицал нацистскую программу уничтожения евреев, его правительство, как и администрация Франклина Рузвельта, не желало принимать большие количества еврейских беженцев, даже если бы нашлась возможность уговорить немцев их выпустить или обменять. Когда в ноябре 1938 г. среди американцев провели опрос, думают ли они, что сбежавшим от Гитлера евреям нужно предоставить особые иммиграционные права для въезда в США, 23 % сказали «да», 77 % – «нет». В августе 1944 г. около 44 % австралийцев, которых спрашивали, согласились бы они на поселение еврейских беженцев в пустынных северных районах их страны, отвергли эту мысль, поддержали ее лишь 37 %. Еще один опрос общественного мнения по поводу разрешения евреям въехать в США уже в конце декабря 1944 г. показал, что 61 % американцев думает, что им не стоит предоставлять приоритетные права по сравнению с другими заявителями44. Чиновник британской колониальной администрации цинично прокомментировал доклад о лагерях смерти от декабря 1942 г.: «Знакомый треп. Евреи навредили своему делу, слишком уж жалуясь в прежнее время»45. Подобным образом чиновник МИД считал предосудительными особые ходатайства «этих ноющих евреев».