class="p1">Дух. Истинно так. Вот потому-то я и гожусь быть помощником для человека вроде тебя – если только ты еще не забыл, с какой целью меня призвал.

Аморассан. Оставь меня! Твое общество мне в тягость.

Дух. А мне твое не в тягость и не в радость. Но теперь связь между нами стала неразрывной. Отныне я должна постоянно сопутствовать тебе и помогать распутывать паутину, сплетенную для тебя судьбой. Твоя дальнейшая участь мне хорошо известна, но мне дозволено открывать перед тобой страницы лишь по одной. Имей я возможность прочесть последнюю страницу, я знала бы также, сколько времени мне придется тебе служить; но там содержалась и моя судьба тоже, а потому книга внезапно закрылась.

Аморассан. Это тебя печалит?

Дух. Ничто не печалит и не радует меня.

Аморассан. Ах, исчезни с глаз моих!.. Нет, подожди! Когда мне понадобится твоя помощь, каким именем я должен тебя позвать?

Дух. Я зовусь безымянным духом. Впоследствии ты дашь мне имя получше. Но всякий раз, когда тебе потребуется моя услуга, я буду являться без зова, незримая для всех глаз, кроме твоих.

Аморассан. Есть еще многое, о чем я охотно расспросил бы тебя, но мое сердце словно обратилось в лед от твоего холодного взора. Удались до времени, покуда кровь в моих жилах не согреется и сердце не обретет довольно силы, чтобы переносить твое общество. Оставь меня! Прочь!

По всему покою вновь растеклось густое серое облако. Оно поднялось к потолку, а когда рассеялось – духа и след простыл.

Халиф. Поверь, Бен Хафи, я искренне рад избавиться от нее. Эта холодная дева произвела на меня такое же впечатление, как на Аморассана, а ее утомительная бесчувственность полностью исцелила меня от желания иметь рядом с собой подобное существо.

Музаффер. Что и говорить, дева-дух не слишком-то любезна, но все же она должна быть очень полезна на службе у великого визиря. По крайней мере, она позволит Аморассану проницать взором завесу показного смирения и бескорыстия, за которой лицемеры скрывают свои истинные помыслы наиболее успешным и наименее подозрительным образом. Бен Хафи, султан ждет продолжения твоей истории.

(От внимания Бен Хафи не ускользнул ни злобный взгляд, которым сопровождались слова визиря, ни намек, который в них содержался. Однако он не подал виду и продолжил повествование.)

Глава V

Как жалок и несчастен тот бедняк,

Кто от монарших милостей зависит.

Меж той улыбкой, к коей он стремится,

Эмблемой милости, и днем опалы

Познает больше страхов и мучений,

Чем в женщине таится иль в войне.

«Генрих VIII»[100]

Только через несколько часов Аморассан оправился от впечатления, произведенного на него ледяной холодностью девы-духа. Но с наступлением дня упоительные видения всеобщего счастья с новой силой завладели его умом, и он возрадовался мысли, что теперь сможет воплощать свои замыслы в жизнь, не опасаясь разочарований. Свет добродетели озарил его душу, и зависть, вероломство, корысть, лицемерие – враги и Добродетели, и Аморассана – бежали от пронзительных лучей, как бегут ночные призраки от сияния восходящего солнца.

Губернатор пограничной провинции Бурглана на днях умер, и нужно было посоветоваться с султаном, кому отдать эту важную должность. Ибрагим хорошо выспался, пребывал в приподнятом настроении и встретил своего визиря самой доброжелательной улыбкой, тронувшей того до глубины души. Произведенный эффект был совершенно очевиден, и султан пришел в еще лучшее расположение духа от сознания, что доставил удовольствие. Он ласково поприветствовал Аморассана и всем своим обхождением дал понять, что по-прежнему считает его товарищем юности, избранным другом, фаворитом своего сердца и поверенным своих сокровенных дум. С каждой минутой их беседа становилась все теплее и доверительнее, а поскольку в последние месяцы общение между ними заметно остыло, неожиданное возвращение былой приязни исполнило двойной благодарности отзывчивое сердце Аморассана.

Сердце это теперь широко раскрылось перед султаном. Когда визирь излагал свои грандиозные планы процветания Гузурата, в глазах у него блестели слезы восторга, а вокруг губ, казалось, витал дух вдохновения. Ибрагим проникся всеми его чувствами, одобрил все его замыслы и поддержал все его желания. Преисполненный признательности, Аморассан был на седьмом небе от счастья, когда владыка взял его за руку, взглянул прямо в глаза и с ласковой улыбкой сообщил, что у него тоже есть одно предложение, одно желание, которое хорошо бы выполнить. Пылкие заверения в своем охотном и безоговорочном согласии уже подступили к устам Аморассана, когда вдруг в глубине залы он увидел деву-духа во всей ее ледяной бесстрастности и гнетущей серьезности. Правой рукой она предостерегающе указывала на султана, а указательный палец левой прижимала к губам, словно повелевая молчать.

Краска мгновенно сбежала со щек Аморассана, огонь восторга угас в глазах, уставленных на духа, и заверения, уже готовые вылететь из уст, обратились невнятным бормотанием.

Ибрагим отдернул руку и с изумлением посмотрел на визиря. Внезапная скованность Аморассана вызвала такую же перемену и в поведении султана. После краткого молчания он смущенно сказал:

– Верно, ты уже угадал, чтó я собираюсь предложить, и не хочешь исполнить мое желание.

Аморассан. У меня нет ни малейшей догадки относительно твоего помысла, о государь. И я ни в чем не могу противиться твоей воле, ибо она для меня закон.

Ибрагим. Ах, когда я упомянул о своем желании, то не господин говорил со слугой, но Ибрагим с Аморассаном! Обращаясь к визирю, я твердо приказываю, но, беседуя с другом, я просто выражаю желание и могу радоваться, что оно исполнено, только в том случае, если друг его одобряет.

Аморассан. Так назови же свое желание! Безусловно, мне нет нужды заверять тебя, что ради твоего удовлетворения Аморассан без раздумий пожертвует жизнью, не считая такую плату высокой!

Ибрагим. Как-нибудь в другой раз, когда ты будешь в таком же настроении духа… и между нами будет такая же непринужденность… и твое сердце будет в такой же совершенной гармонии с моим, как сегодня утром, когда ты только явился ко мне. Очень странно! Что могло вызвать в тебе столь разительную перемену? Все же признай правду, Аморассан: ты угадал, чтó я намеревался предложить.

Аморассан. Нет.

Ибрагим. Такой сухой короткий ответ?

Аморассан. До сих пор тебе было довольно и одного моего слова, чтобы мне поверить.

Ибрагим. Ну хорошо, оставим это пока. Возможно, твое необъяснимое колебание, передавшееся мне и заставившее меня засомневаться, было своего рода тайным предупреждением, чтобы я более тщательно взвесил вопрос, прежде