— От чьего имени ты говоришь столь смело? — спросил Даго.

Тогда Гудмунд отвязал от пояса кошель и высыпал на стол горсть золотых монет, после чнго начал их перекладывать из одной руки в другую. При этом слышался нежный звон золота.

— Слышишь? — спросил Гудмунд.

— Слышу.

— Это и есть наш языку, господин мой. В каждом городе имеются купцы, и все они жаждут золота. Жаждут золота и повелители, господа и их слуги. Если пожелаешь взять в жены дочь Гедана, многие люди в Витляндии станут тебе способствовать, поскольку услышат звон золота. Все остальное совершишь сам. А если помимо Гедании ты захватишь еще и Витляндию, золота будет больше и для нас, и для тебя. После того уже ты станешь платить длинноголовым и крылатым за их товары, сплавляемые по Висуле.

Даго молчал. У ромеев его учили, что основой благосостояния является торговля. Война между сарацинами и ромеями шла как раз по вопросам торговли, а вовсе не из-за веры. На самом деле, как раз звон золота, а не боевые трубы военачальников приводили в движение громадные армии, разрушали и порождали новые державы. Ему тоже нужно было золото, чтобы сделать державу полян больше и сильнее.

— Об этом же просит тебя, господин мой, император Василий Македонский, — тихо произнес купец. Торговля ромеев все сильнее вытесняется из Маре Интернум. Более короткая дорога для ромейских товаров все это может изменить.

— А я? — спросил Даго. — Все, что добыл я в Крушвице, в Познании и Калисии, пошло на вооружение моей армии. Чтобы добыть руку Гедании, я должен построить много речных судов и поплыть на них вниз по течению Висулы. Видел ли ты, Гудмунд, мой белый плащ Пестователя? Он стар и протерт, ибо не могу я позволить себе купить новый.

Говоря это, Даго показал купцу свой старый плащ, ибо это у него вошло уже в привычку, когда желал он убедить кого-нибудь, насколько он сам беден, хотя сокровищница в Гнезде еще была полна золота, серебра и драгоценностями.

Вновь усмехнулся Гудмунд, поскольку слышал он, как любит Пестоватеь показывать перед народом собственную бедность.

— У меня пятьдесят возов, — сказал он. — Найдется там и новый плащ для Пестователя.

— Плащом Витляндию не накроешь, — пожал плечами Даго.

— Что ты предпочтешь, господин мой: пятьдесят возов, наполненных мечами, копьями, кольчугами, панцирями и наголенниками, или же четыре мешка золота?

— И то, и другое, — заявил Даго и встал из-за стола, давая купцу понять, что считает разговор законченным.

Пал на колени Гудмунд и поклонился до самой земли, после чего ушел в покорности. Но Даго знал, что это у того истинная власть, сам же он, подобно как и иные повелители, всего лишь орудия в руках подобных людей, их меч и их щит. Учили его, что имеются на свете таинственные места, где именно такие вот, покорно падающие к ногам повелителя люди собираются и советуются о судьбах держав и их коронованных правителей. И если где-то там, в секретном месте, было решено, что князь Гедан должен будет пасть жертвой Даго, поскольку поставил он запору для реки золота, то, раньше или позднее, так и случится.

После ухода Гудмунда, вызвал к себе Пестователь Спицимира, Ящолта и Херима. Только не посвятил он их в подробности беседы с купцом. При них он стучал по столу кулаком и кричал:

— Гедан унижает нас! Гедан платит нам половину цены за наши товары! Гедан желает замучить нас голодом и сделать нищими! Гедан приказал убить меня, хотя это я сделал его могущественным, отрубив голову Акуму! И это я спас из реки его дочь, Геданию, которая обязана стать моей женой и дать мне наследника!

А потом сказал он такое:

— Знаете ли вы, почему в нашей державе столько измельчавших людей? Только лишь морской, соленый воздух очищает легкие и дает силу великанам. Я тонул в Сарматском море, но полюбил его всей душой. Мы прорубим себе дорогу к морю, к устью Висулы и к величию.

Каким же было изумление Херима, когда на следующий день разгрузили пятьдесят купеческих возов, забирая с них вооружение для, самое малое, пяти сотен конных воинов. Четыре человека занесли в сокровищницу четыре мешка золота. Один из них тут же отослали во Влоцлав, чтобы до осени за эти деньги построить, как минимум, двадцать судов, способных перевозить людей и лошадей.

Рассказывали, что еще тем же летом к прогуливавшейся по берегу моря княжны Гедании подошел бродячий ворожей, собиравший морские раковины. Одет он был в лохмотья, в руках держал высокую, искривленную палку, называемую «криве». Голова его была покрыта шапкой седых, никогда не стриженых волос, неряшливой бородой сотрясали порывы ветра с моря.

— Княжна, — обратился он к девушке, — не желаешь ли ты, чтобы я тебе поворожил? Я сделаю это всего лишь за один серебряный денар. Даже за половину…

Гедания была была очень высокой и стройной молодой женщиной с узкими бедрами и маленькой грудью. Худощавое ее тело покрывал шелковый коричневый кафтан с широкими рукавами и платье из ткани, называемой фряжской, на бедрах висел пояс, инкрустированный бирюзой, позолоченная повязка с изумрудами стягивала длинные светлые волосы, не покрытые чепцом, чтобы ветер мог свободно играть с ними. У пояса ее висел нож в кожаных ножнах, на рукояти ее поблескивали на солнце драгоценные камни. Лицо у нее было удлиненным, бледным, с резким профилем и высоким лбом. Каждое ее движение было исполнено достоинства, синие же глаза казались такими холодными, что если поглядеть в них летом в жаркий день, могло показаться, будто бы глядишь в холодную и грозную морскую пучину. Светлый ее лоб над носом пересекала глубокая морщина, свидетельствующая о сильной воле, ибо и на самом деле, всякий ее приказ должен был выполнен незамедлительно, а за малейшее промедление слуг и невольников карала княжна безжалостной поркой; сама она обязательно присутствовала при исполнении наказаний и с удовольствием наблюдала за тем, как обнаженные спины и ягодицы истекают кровью под ударами бича. Княжну боялись, так как подозревали в скрытом садизме; с малых лет любила она сопровождать отца во время исполнения смертных приговоров — когда вешали человека ил отрубали голову топором. Это по ее приказу и позволению отца несколько человек приговорили к смерти только лишь потому, что одарили они ее слишком наглыми взглядами. Если не считать коротких мгновений, когда Гедания глядела на порку или казнь, в ней не пробуждались никакие живые чувства или желания, и как раз потому — а не по каким-то иным причинам —