Монах, которого привел к ним отец Донал, шел к отшельнику, жившему рядом с Глендалохом. Когда все закончилось, Шон повернулся нему, приглашая войти в дом. Конечно, доброго монаха следовало накормить. Ева глубоко вздохнула и вспомнила о своих обязанностях хозяйки. Но, даже уступая, она мысленно поклялась себе, что еще разберется с Шоном О’Бирном.

В то утро, когда ее схватили, Сесили как раз проходила через восточные ворота. Двое мужчин сжали ей руки, третий шел впереди, явно довольный собой. Когда это произошло, Сесили настолько растерялась, что смогла лишь тихо вскрикнуть, а когда опомнилась, они уже вели ее вверх по склону.

– Вы не можете меня арестовать! – возмутилась она. – Я не сделала ничего плохого!

– Это мы еще посмотрим, – ответил мужчина, что шел впереди. – В толселе.

Обветшавшая, старая ратуша с ее уродливым фронтоном уж точно не относилась к числу тех зданий, которыми могла гордиться дублинская община. Каждый год кто-нибудь из олдерменов заявлял, что здание необходимо подновить, и все соглашались, но почему-то на это никогда не находилось денег. «Сделаем в следующем году», – говорили члены городского совета.

И тем не менее толсел, сонно глядевший своим старым, потрепанным лицом на собор Христа, обладал одним захудалым достоинством. И в тот день, за дружеской беседой, компания чиновников вдруг решила, что неплохо бы отправить в город несколько нарядов, чтобы те поискали на улицах нарушителей, которых можно было бы оштрафовать. Они ждали Сесили в верхней комнате.

Ее проступком, можно даже сказать, маленьким преступлением было то, что она позволила себе надеть яркий шафрановый шарф.

– Ваше имя?

Она ответила. Сесили Бейкер. Самое обычное английское имя, хотя оно и скрывало то, что, как и у множества других дублинцев, мать Сесили была ирландкой с фамилией О’Кейси. Но формально она была англичанкой, жительницей Дублина, и потому ей не дозволялось носить вещи шафранового цвета, столь популярные среди коренных ирландцев.

Но в этот день стражи закона искали в городе не только давно запрещенную ирландскую одежду. В Дублине, как и в Лондоне, и в других городах, существовало множество древних законов, определявших, что и кому носить. Ремесленники не могли одеваться как олдермены, стоявшие выше их по положению. Монахиням запрещалось надевать меха. Все эти правила, как и многие другие, были направлены на поддержание общественного порядка и нравственности. Некоторые законы соблюдались строже других, но все их следовало помнить, на случай если власти вдруг решат заявить о себе или пополнить городскую казну.

Отвечая на вопросы, Сесили сообщила, что она не замужем, но помолвлена, что работает белошвейкой и живет неподалеку от южных ворот, по другую сторону стены.

– Теперь мне можно идти? – спросила она.

Если ей хотели предъявить какой-то иск, теперь они знали, где ее искать. Но, к огорчению Сесили, уйти ей не разрешили. Кто-то должен был прийти и поручиться за нее, настаивали чиновники. Поэтому девушка сообщила им имя молодого человека, за которого собиралась выйти замуж. Генри Тайди, перчаточник. И за ним послали. Потом Сесили велели сесть на деревянную скамью и ждать.

Сесили Бейкер была серьезной молодой женщиной. У нее были круглое лицо, румяные щеки, остренький носик и очаровательная улыбка. Она была очень достойной женщиной и к тому же обладала очень твердыми убеждениями.

Сесили считала Католическую церковь священной. Кто-нибудь мог и критиковать недостатки некоторых религиозных орденов, но важна была только вера, и веру следовало решительно защищать. Те люди в других странах, а Сесили слышала о Лютере и так называемых протестантских реформаторах на континенте, которые вознамерились свергнуть освященный веками порядок, на ее взгляд, были просто негодяями и преступниками, и если католические монархи вроде короля Генриха VIII хотели их сжечь, Сесили ничего не имела против. Она думала, что это, пожалуй, только к лучшему. Она регулярно посещала мессу и исповедалась в грехах перед своим духовником; и когда в прошлом месяце он забыл сказать, сколько раз она должна прочитать «Аве Мария» в наказание за небольшое прегрешение, а в следующий раз и вовсе просто пожурил ее для острастки, Сесили вежливо, но твердо указала ему на ошибку. А еще у нее были четкие понятия о том, как должны вести себя друг с другом молодые пары, такие же, как они с Тайди, до и после свадьбы. И понятия эти оказались настолько свободными и неумеренными, что молодой Тайди был просто поражен. А тот факт, что в плотских грехах потом следовало признаться священнику, был лишь обязательной частью процесса.

И, возможно, именно убежденность в том, что она всегда выполняла все религиозные обязанности, давала Сесили такую же убежденность в том, что светские власти не вправе обращаться с ней несправедливо. Она отлично знала, что ее арест – лишь за то, что она надела старый шарф ее матери, – был смехотворен. Она знала об этом запрете, но понимала и то, что эти люди в толселе просто пытаются собрать хоть сколько-нибудь денег. Она ничуть не испугалась. Но ей хотелось, чтобы Генри Тайди поспешил. В конце концов, она начинала чувствовать себя одинокой, сидя на твердой скамье.

Ждать ей пришлось почти час. Когда же Тайди наконец появился, он был не один. И выглядел встревоженным.

Сесили поднялась ему навстречу. Это был молодой человек, которого она любила. Сесили улыбнулась. И сделала шаг к нему, рассчитывая хотя бы на поцелуй. Однако, к ее удивлению, Тайди не сделал ответного шага. Он остался стоять там, где стоял, его лицо было напряжено, а голубые глаза смотрели на нее с упреком.

– Ты сообщила им мое имя.

Ну конечно сообщила. Разве они не собирались пожениться? Разве он не должен защищать ее?

– Они сказали, что им нужен кто-нибудь, кто поручится за меня.

– Я привел Макгоуэна.

– Это я вижу.

Сесили вежливо кивнула торговцу. Почему при виде этого человека она всегда испытывала неловкость? Может, из-за его испытующего взгляда? Или потому, что он имел репутацию человека очень умного и Сесили никогда не могла понять, о чем он думает? Но она знала: многие люди доверяют Макгоуэну и обращаются к нему за советом.

– Он свободный горожанин, – пояснил Тайди.

Быть свободным горожанином многое значило в Дублине. Такие люди имели право избираться в городской совет, торговать без уплаты пошлины и даже торговать с заморскими купцами. Генри Тайди, который собирался открыть свое дело, тоже мог довольно скоро получить статус свободного горожанина, если совет олдерменов решит, что он этого достоин. То, что он привел с собой Макгоуэна, говорило о том, что сам он считал этот нелепый арест вполне серьезным делом. Макгоуэн уже отошел, чтобы поговорить с людьми, восседавшими за высоким столом. К нему они явно проявили больше уважения, чем к ней. Сесили слышала, как они тихо разговаривают.

А Генри Тайди тем временем вел себя не слишком любезно. Он смотрел на Сесили так, словно она совершила нечто такое, что не укладывалось в его голове.