Войска Мантинеи, Спарты, Афин, Элиды и Ахеи сумели собраться в Мантинее. В том месте, где ширина равнины составляет всего одну милю, их армия из 20 тысяч гоплитов встала строем глубиной около 12 человек, так что ее фланги оказались защищены крутыми склонами (рис. 28). Мантинейцы, осуществлявшие верховное командование, занимали правый фланг, а рядом с ними стояли спартанцы; их отряды прикрывали дорогу к Мантинее, бывшую наилучшим путем для отступления. На левом фланге были афиняне, у них за спиной находилась котловина между холмов, откуда не было выхода. Бойцы могли спастись в тени от июньского солнца, выходя из строя и прячась в рощице у себя в тылу. 2-тысячную конницу разместили на флангах, перед пехотой. Позиция была удачно выбрана, так как блокировала Эпаминонду путь на север; ее невозможно было обойти с флангов, а во фронтальной атаке нельзя было использовать численное превосходство армии Эпаминонда, состоявшей из 30 тысяч гоплитов и 3-тысячной конницы.

Эпаминонд запланировал концентрированную атаку на наиболее сильный правый фланг врага одновременно с медленным наступлением на вражеский левый фланг. Если бы его план удался, он мог бы перерезать дорогу в Мантинею, расстроить вражеские ряды и оттеснить их в котловину за спиной у афинян. Главной проблемой при исполнении этого плана было скрыть от врага свои намерения, чтобы он не смог усилить свой правый фланг. Все утро Эпаминонд маневрировал на равнине на виду у врага – шлемы всадников и полированные щиты пехоты блестели на солнце. Строй, левый фланг которого занимали фиванцы, а правый – аргивяне, образовал колонну и направился на запад к подножию холмов, где ведущие роты сложили оружие на землю, а следующие роты начали формировать плотный строй. Был уже полдень, и тучи пыли, поднятой конницей, которая маневрировала перед строем, скрывали сосредоточение пехоты Эпаминонда. Мантинейцы и спартанцы, не ожидая в этот день атаки, отступили в тень, чтобы пообедать. Тогда Эпаминонд протрубил наступление. Его левый фланг, выстроившийся наподобие носа корабля, обрушился на поспешно вернувшийся на место правый фланг врага. 1600 всадников Эпаминонда в сопровождении легковооруженных пращников и метателей дротиков клином врезались во вражескую кавалерию, выстроенную в шесть колонн и не имевшую поддержки пехоты. Вслед за конницей плечом к плечу наступали отборные беотийские гоплиты с Эпаминондом во главе.

На своем правом фланге беотийцы наступали эшелонированно, находясь еще вдали от противника, когда с другой стороны равнины битва уже началась. Эпаминонд отправил вперед в бой с афинской конницей бригаду фиванской конницы, усиленную легкой пехотой, а также отряд тяжелой и легкой пехоты, чтобы занять подножие холмов и оттуда окружить с фланга афинскую пехоту, если та попытается наступать. Фиванская конница рассеяла афинскую, а затем стала беспокоить афинскую пехоту, не давая ей сдвинуться с места. Эти операции лишили противника возможности усилить свой правый фланг. Более того, фиванская конница действовала так успешно, что на помощь афинянам был послан эскадрон элейской конницы.

Рис. 28. Битва при Мантинее, 362 г.

Тем временем конница, а затем пехота мантинейцев и спартанцев не выдержала массированной атаки, смешала ряды и обратилась в бегство. Передовые беотийские отряды – и конница, и пехота – прорвались сквозь вражеский строй и развернулись направо, чтобы окружить остаток вражеских сил. Но Эпаминонд получил смертельную рану. Весть о его смерти парализовала армию, и та застыла на месте. Противник воспользовался моментом для отхода. Передовые беотийские отряды, которые наступали, не зная о смерти полководца, зашли в тыл левому флангу врага, но были порублены отступающими афинянами.

Таким образом было упущено мгновение для победы, которая вполне могла оказаться решающей и для войны, и для политики. Коалиция развалилась, отдельные государства договорились бы с победоносной Беотией, и вряд ли Афины удержали бы в повиновении свою недовольную империю. В минуты перед смертью Эпаминонда превосходство Беотии казалось бесспорным, но вместе с ним погибли и блестящие перспективы для его страны. После битвы был заключен мир, который отметил период «еще больших беспорядков и неустроенности в греческом мире». Такими словами Ксенофонт завершает свою историю.

Военный гений Эпаминонда полностью проявился в его последней кампании. Он сплотил силы нескольких государств и командовал ими так умело, что они проявили выдающуюся стойкость и точное взаимодействие. В мастерстве и скорости маневра, в тактическом планировании, в согласованном применении конницы, пехоты и легковооруженных войск Эпаминонд намного превзошел своих предшественников. Соперниками ему были лишь великие македонские полководцы, которые по его примеру били в самое сердце врага, чтобы не только завоевать славу воинского престижа, но и добиться полного разгрома противника. При своей жизни Эпаминонд превратил беотийскую равнину в «танцевальный зал Ареса», а беотийцев – в самую грозную силу войны на суше и на море. За революцией, которую совершили Эпаминонд и Пелопид в военном деле, в Фивах внимательно наблюдал юный заложник по имени Филипп, который вскоре стал царем Македонии.

Гениальность Эпаминонда в политике более спорна. Его иногда обвиняли в разрушении Спартанского союза и сотрясении основ Афинского союза, но ни один политик в IV в. не мог надеяться изменить международную ситуацию, не ведя борьбу с двумя этими орудиями империализма. Если бы Эпаминонд пожал плоды военной победы, он мог бы, подобно Филиппу Македонскому после битвы при Херонее, перекроить греческий мир по своим планам. Лишь они могли бы доказать величие Эпаминонда, но они погибли вместе с ним. Об Эпаминонде приходится судить по его незаконченным деяниям. До нас дошла часть его эпитафии: «…благодаря нашим советам Спарта лишилась своего величия, в священную Мессену наконец вернулись ее дети, фиванская доблесть увенчала Мегалополь стенами, и вся Греция стала свободной и независимой», но это скорее перечень его достижений, а не идей. Истинному федерализму, по его мнению, присущи либерализм и великодушие. Поэтому он осуждал применение силы против Орхомена, оставил у власти олигархов в Ахее и щадил тех беотийских изгнанников, которые попадали ему в руки. Его принципом было не «разделяй и властвуй» на манер Спарты и Афин, а «объединяй и веди». Беотийская лига, Аркадская лига, Этолийская лига, Лига западных локрийцев, Фессалийская лига и Ахейская лига рассматривались им как самоуправляющиеся органы. Они могли отвергать его руководство, но, подчиняясь ему, оказывались сильнее, чем множество разобщенных государств, входивших в их состав. Идея Эпаминонда о коалиции самоуправляющихся лиг, возможно, была утопической, но вполне вероятно, что она вдохновляла Тимолеонта на Сицилии и Филиппа в Греции.

Характер Эпаминонда привлекал к себе пристальное внимание его биографов, которые изображали этого приверженца пифагорейской философии как преданного, великодушного и бескорыстного человека. Тем не менее с точки зрения истории его следует изучать как политика. Возможно, в международной политике он был более проницательным, чем Перикл, но он не имел демократической власти Перикла, чтобы вести за собой народ. Прежде всего ему не хватало исполнителей: пусть беотийцы были отличными солдатами, но они не могли постигнуть сущность его политики. Вопреки его советам они разрушили Орхомен, настроили против себя Ахейскую лигу и постоянно проявляли жестокость, причиной чему было отсутствие образования и культуры. Возможно, Эпаминонд осознавал эти недостатки, когда призывал фиванцев «оснастить вход на Кадмею афинскими пропилеями», но ничем не мог их возместить. Упадок Беотии после его гибели продемонстрировал в сфере политики и войны справедливость заявления, что он один представлял большую ценность, чем все государство, в котором он жил: unum hominem pluris quam civitatem fuisse.