Семимес поднялся, вышел из хлева и направился к дальней иве. Подойдя, встал на колени и сдвинул камень. Просунул руку в норку и осторожно тронул пальцами бархатный мешочек. И заговорил полушёпотом:

– Спи, спи, не тревожься. Спи и слушай мой рассказ. Нынче я вернулся из похода… Я вспоминал о Тебе каждый день из семнадцати, прожитых мной вдали от Тебя. Каждый день выпадало мгновение, когда можно было забыться. И тогда я думал о Тебе и об отце… Я мог не вернуться из этого похода или вернуться, как вернулся один из нас, Хранителей Слова, тот, кого называли Нэтэн-Смельчак. Ты знаешь, как он называл меня?.. Волчатник. Так он выказывал мне почтение. Скажу тебе… не хвастая: поход прибавил почтения ко мне. Я подметил это сразу, как только вернулся домой. Как он мне, этот парень, что упал со скалы: «На всю жизнь, проводник». Такое не выдумаешь, не приложив к мысли сердца. На всю жизнь запомнил Мэтэм слова мои, что удержали его в Мире живых лучше всякого зелья. Ничего на свете в те мгновения не было для него нужнее их. Оттого и запомнил на всю жизнь. А этот… славный лесовик? Как он мне: «Я верил, что ты вернёшься». Известное дело, верил: на себе мою силу испытал. Правду сказать, сам-то я не очень верил, что выживу. Однако ж выжил… Вот Гройорг, тот молодец! Сказал просто и самое главное: «С возвращением, Победитель! И спасибо тебе за нашего Жизнелюба!» Ещё скажу Тебе, что я опечален… очень опечален… Один гад ударил меня камнем по голове… и воткнул в меня кинжал. Убить меня хотел. Можно сказать, убил. Лишь мысль о Тебе и об отце подняла меня… и ещё одна мысль – о том, что я подведу Хранителей Слова… Не должен самый корявый из людей подводить их. Если бы подвёл, они бы все разом так и проговорились: «Этот подвёл… Этот подвёл». А я взял и не подвёл. И вернулся… чтобы они так не сказали… и ещё, чтобы убить этого гада… Но вдруг всё повернулось. Оказалось, что убивал он меня не по своей воле. Оказалось, что по своей воле он назвал меня братом… Братом. Как он мне: «Семимес, я не хочу драться с тобой. Я хочу быть твоим братом. Согласен?» Скажу Тебе так: у меня никогда не было брата – только отец… и Ты. И только он появился у меня, этот мой брат, с неправильным именем Круда, как… как сгорел в огне, что послал по пятам за ним Повелитель Тьмы. И не успели мы ему имя на правильное поменять… А знаешь, чем рознятся меж собою мои друзья и мой брат? Они своими речами словно поощряют меня, а брат мой Круда ждал, чтобы я его поощрил… Всё, пойду я… Нет, не всё… не всё… Как он мне: «И ещё скажу тебе, Семимес, сын Малама, то, чего прежде никому не говорил». И он открыл мне свою тайну. Оказывается, Одинокий – отец Фэлэфи, Норон. Теперь всё. Теперь пойду.

Семимес отнял горящие пальцы от бархатного мешочка, вынул руку из норки и задвинул её камнем. И отправился домой.

Перед тем как занять своё место у камина среди Хранителей Слова и на какое-то время погрузиться, как и они, в ожидание, похожее на пустоту, Семимес приступил к последнему делу, очень приятному и самому домашнему… Когда он перенёс из своей комнаты в гостиную и повесил на стену первую полку с грибочками, Мэтью спросил его:

– Помочь, проводник?

– Спасибо тебе, Мэт. Но своей беготнёй ты помешаешь мне привыкать к дому.

Вскоре гостиная обрела свой прежний вид.

– А скучнее было без этой красоты, Мал-Малец в помощь мне! Победитель, иди к нам! А то кого-то не хватает без тебя!

– Известное дело, без меня вам меня не хватает, – с довольством проскрипел Семимес, сел у камина и подбросил в огонь полешко.

– Меж домом Малама и Дорлифом могла бы быть такая же грибная поляна. И название ей не надо придумывать. Оно есть – Дорлифская Грибная Поляна, – прохрипел Гройорг под стать хрипливому огню в топке.

Все попытались представить, как будет выглядеть его странная мечта, воплощённая в жизнь. Это было не так-то просто… Его голос прервал это непростое занятие:

– Добрые всё же в Дорлифе ночи: захочешь потеряться – не потеряешься!

Все согласились с ним насчёт «добрые», хотя и не очень поняли насчёт «потеряться». И промолчали.

– В Дорлифе рурики ни к чему, разве что для забавы, – прохрипел Гройорг что-то совсем непонятное.

– Гройорг! – услышал он голос, вернувший его из мира грибных полян, злых ночей и бесполезных в Дорлифе руриков.

Морковный человечек сидел на диване, приютившись в его дальнем от камина углу, сидел и радовался, глядя на Семимеса и его друзей. И печалился, потому как знал, что скоро наступит мгновение, когда он скажет: «Друзья мои, поспите чуток. Подниму вас до свету. Слово нести надо. И пусть темень будет слепой в этот час».

Мартин вдруг прервал свой устремлённый, решительный бег и, коротко оглядевшись, присел подле того, кого минутой ранее скрыли заросли папоротника и кто ещё мгновением ранее заставил его не на шутку всполошиться. (Вместе со своим родным дядей он совершал плановый обход леса. Они как обычно держались на некотором удалении друг от друга, изредка проверяя окликами количество ярдов между ними, а значит, и надёжность взаимной поддержки).

На земле навзничь, неподвижно, казалось, не пробуя чувствами жизнь, лежал человек… юноша, на первый взгляд, чуть старше самого Мартина, лет восемнадцати-девятнадцати.

– Дядя Сэмюель! Дядя Сэмюель! Сюда! Быстрее! – кричал Мартин.

– Где ты? – откликнулся тот. – Потерял тебя!

Мартин, словно ошпаренный колючей щетиной ежа (коему по рождению претит роль зайца), вынырнул из высокой травы и яростно замахал руками:

– Сюда, сюда! Быстрее! Он здесь!

Он пытался дозваться напарника, не только напряжением глотки добавляя звуку пронзительности, но помогая словам усердной жестикуляцией и гримасничаньем, которому безраздельно предавалась лишь одна половина его лица, не желавшая покориться другой, казалось, безжизненной, но обладавшей какой-то скрытой властью над всеми жилками, что связаны невидимыми нитями с душой. И облик, и телодвижения Мартина выдавали нетерпение в нём, как будто он наткнулся на нечто такое, чему назначено было изменить его жизненный путь и что теперь заставляло его подгонять время.

Сэмюель, подстёгнутый волнением племянника (сначала слышимым, а затем и зримым) и промелькнувшим в голове: «Кто этот „он“?.. человек?.. раненый человек?», убыстрил шаг, и едва лицо Мартина, раскрасневшееся и покривлённое, успело ещё раз… и ещё раз стереться и вновь нарисоваться над синевато-зелёной рябью, как они поравнялись.

– Жив?

В ответ Мартин пожал плечами: ему не хотелось признаваться в своём подозрении, что незнакомец, распластанный на земле, вовсе не жив. Оба опустились на колени. Рука Сэмюеля прильнула к шее юноши.

– Как семенит, ударов двести, не меньше… Всё вроде бы цело… ран нет… крови нет. Та-ак… Шея не свёрнута – и это главное. Кто же тебя, бедолага, так опрокинул?