воротничке. Я сказал:

— Навряд ли. Вы ведь против кремации.

— Я бы похоронил ее по-христиански.

— Она не христианка.

— Она собиралась ею стать.

— Разве этого достаточно?

Отец Кромтон выложил формулу, как банкноту:

— Мы признаем крещение намерения.

Банкнота лежала перед нами, ждала, что мы ее подберем. Никто не шевельнулся. Священник сказал:

— Вы еще успеете все отменить. Остальное я возьму на себя.

Говорил он так, словно увещевал леди Макбет, обещая ей нечто лучшее, чем все аравийские благовония {89}.

— Неужели и впрямь это так важно? — вдруг сказал Генри. — Конечно, я не католик, но я не понимаю…

— Она была бы счастливей…

— Да почему же?

— Церковь дает свои блага, мистер Майлз, хотя и налагает обязанности. Есть заупокойные службы, постоянные молитвы. Мы помним наших мертвых, — добавил он, а я подумал: «Как вы их помните? Теории у вас хорошие. Вы говорите, что каждый человек важен. Волосы сочтены — но я просто чувствую рукой ее волосы, я не забыл тонкий пушок пониже затылка, когда она лежала на моей кровати лицом вниз. Мы тоже помним своих мертвых».

Заметив, что Генри поддается, я бестрепетно солгал:

— У нас нет совершенно никаких оснований думать, что она обратилась.

— Правда, сестра сказала… — начал Генри, но я не дал ему кончить:

— Она бредила перед смертью.

Отец Кромтон сказал:

— Я бы никогда не посмел вмешаться, мистер Майлз, если бы у меня не было серьезных оснований.

— За несколько дней до смерти, — сказал я, — миссис Майлз написала мне. Когда вы ее видели?

— Примерно тогда же. Дней пять-шесть назад.

— Очень странно, что она об этом не пишет.

— Возможно… да, возможно, она не вполне доверяла вам.

— Возможно, вы спешите с выводами. Многие интересуются вашей верой, расспрашивают о ней, но совсем не собираются стать католиками. — Я быстро обернулся к Генри. — Глупо все менять. Распоряжение отдали, народ пригласили. Сара не была фанатичкой. Кто-кто, а она бы не хотела беспокоить кого-нибудь из-за прихоти. В конце концов, — я глядел на Генри, — все может быть вполне по-христиански. Конечно, Сара не христианка. Мы не видели никаких признаков. Но вы дадите отцу Кромтону денег на мессу…

— Не нужно. Я утром отслужил. — Он впервые шевельнулся, повел рукой, словно увидел, что покачнулась стена, и пригнулся, хотя бомба уже упала. — Я буду поминать ее каждый день.

— Спасибо, отец, — с облегчением сказал Генри, как будто это все улаживало. И подвинул сигареты.

— Не совсем удобно говорить это, мистер Майлз, но, видимо, вы не понимаете, какой хороший человек ваша жена.

— Я ее очень любил, — сказал Генри.

— Многие любили ее, — сказал я.

Отец Кромтон взглянул на меня, как учитель, которого прервал самый сопливый ученик с задней парты.

— Быть может, недостаточно, — сказал он.

— Что ж, — сказал я, — теперь ничего нельзя изменить. Потом, это вызовет толки. Вы не хотите толков, Генри?

— Конечно! Конечно, не хочу.

— В «Таймс» есть объявление. Пришлось бы писать снова. Люди замечают такие вещи. Пойдут сплетни. Вы не кто-нибудь, Генри. И телеграммы придется посылать. Многие отправили в крематорий венки. Вы понимаете, отец…

— Не совсем.

— То, о чем вы просите, неразумно.

— Мне кажется, мистер Бендрикс, у вас очень странная система ценностей.

— Вы же не верите, что кремация не даст телу воскреснуть?

— Конечно, не верю. Я свои доводы привел. Если мистеру Майлзу их недостаточно, говорить не о чем.

Он встал, и только тут я увидел, как он уродлив. Сидя он хотя бы казался величественным, но у него были слишком короткие ноги. Он был маленький; когда он встал, он словно бы отошел куда-то далеко-далеко.

Генри сказал:

— Если бы вы пришли чуть пораньше, отец… Прошу вас, не думайте…

— Я ничего плохого не думаю о вас, мистер Майлз.

— Наверное, думаете обо мне? — с вызовом спросил я.

— Не беспокойтесь, мистер Бендрикс. Вы теперь не можете ей повредить.

Наверное, наслушавшись исповедей, легко опознать ненависть. Он протянул Генри руку, повернувшись ко мне спиной. Я хотел сказать: «Вы неправы. Не ее я ненавижу. И насчет Генри вы ошиблись. Он развратил ее, не я. Я хотел себя защитить, я любил ее», — но ведь, наслушавшись исповедей, они умеют различать и любовь.

4

— Следующая — Хэмпстед, — сказала Сильвия.

— Вам надо к матери?

— Я выйду на Голдерз-Грин, покажу дорогу. По вторникам я к ней не хожу.

Она доехала со мной до станции и хотела уйти. Я все удивлялся, зачем она так беспокоится. Никогда не видел в себе ничего, что бы нравилось женщинам, а теперь — тем более. Горе и досада — как ненависть, человек становится уродливым от жалости к себе. И каким эгоистом к тому же! Я не мог стать для Сильвии учителем, я ничего не мог ей дать, но я боялся того, что меня ждет в ближайшие полчаса. Если я буду один, за мной будут шпионить, пытаясь понять, кем я был Саре, кто кого бросил. С красивой Сильвией — дело другое.

— Как же я пойду, я так одета!.. — запротестовала она. Я видел, что она польщена. Я знал, что могу увести ее от Уотербери. Его карта бита. Если я захочу, он будет слушать Бартока один.

— Мы станем сзади, — сказал я. — Может быть, вы просто шли мимо.

— Спасибо, хоть черные, — сказала она про брюки. В такси я положил ей впрок руку на колено, но дальше действовать не хотел. Труба в крематории дымилась, на посыпанных гравием дорожках полузастыли лужи. Навстречу шло много людей с других похорон, и вид у них был такой бодрый, словно они сбежали из скучных гостей.

— Вот тут, — сказала Сильвия.

— Вы хорошо знаете эти места.

— Папу хоронили два года назад.

Когда мы пришли в часовню, все расходились. Расспросы про поток сознания слишком задержали меня. Боль как-то странно, условно меня кольнула. Я так и не увидел мертвую Сару и тупо подумал, что это ее дым стлался над пригородными садами. Генри шел один, ничего не различая; он плакал и меня не заметил. Других я не знал, кроме сэра Уильяма Мэллока, тот был в цилиндре. С неудовольствием взглянув на меня, он быстро прошел мимо. Человек пять были, видимо, чиновниками. Был ли среди них Денстан? Но это не очень важно. С мужьями шли жены. Кому-кому, а им церемония понравилась, я понимал это даже по их шляпам. Когда Сары нет, женам как-то легче.

— Простите, — сказала Сильвия.

— Вы не виноваты.

Я думал: «Если б мы ее набальзамировали, женам никогда б не знать покоя. Их можно было бы сравнивать и с мертвым телом».

Вышел Смитт и быстро