и сердимся, когда говорит кто-то другой. — Но Генри не понять. Он очень холодный человек.

— Какие же еще могли быть похороны? — сказал я, пытаясь перевести стрелку.

— Сара католичка, — сказала миссис Бендрикс, взяла бокал вина и залпом выпила половину.

— Ерунда, — сказал я.

— Она сама не знала.

Тут я испугался, словно совершил продуманнейшее преступление и вдруг увидел первую трещину в стене своих ошибок. Глубокая она? Подвластна ли она времени?

— Ничего не понимаю!

— Она вам не говорила, что я была католичкой?

— Нет.

— Так, ненадолго. Понимаете, мой муж был против. Я его третья жена, и когда у нас все не ладилось, я говорила, что мы, собственно, не женаты. Он очень плохой человек, — прибавила она.

— Это вы католичка, а не Сара.

Она опять отхлебнула вина.

— Я никогда никому не говорила. Наверное, я напилась. Напилась я, мистер Бендрикс?

— Ну что вы! Выпейте еще.

Пока мы ждали вина, она пыталась вернуться на другие станции, но я не дал.

— В каком смысле она католичка?

— Только не говорите Генри!

— Не скажу.

— Мы жили в Нормандии. Сара была маленькая, два года. Муж вечно ездил в Довиль. Это он так говорил, а я знала, что он ездит к первой жене. Я очень сердилась. Мы с Сарой пошли к морю. Она все хотела присесть, но я вела ее дальше. Я ей сказала: «Сара, у нас с тобой тайна». Она уже тогда умела хранить тайны… если хотела. Да, я боялась, но ведь какая месть!

— Месть? Я не совсем понимаю, миссис Бендрикс.

— Ну, мужу. Это не только из-за первой жены. Я же вам говорила, да, что он не любил всего этого? Он так орал, когда я ходила к мессе! Вот я и подумала, Сара будет католичка, а он ничего не узнает, если я уж совсем не рассержусь.

— Вы не рассердились?

— Он меня через год бросил.

— Значит, вы смогли спокойно ходить к мессе?

— Ну, понимаете, я ведь не так уж верю! И потом, я вышла замуж за еврея, он тоже… Все говорят, евреи добрые. Нет. Не верьте, мистер Бендрикс. Он очень плохой человек.

— Что случилось у моря?

— Не то чтоб у моря. Мы просто пошли по берегу. Ее я оставила у дверей, сама нашла священника. Пришлось ему солгать — так, немножко. Конечно, я все свалила на мужа. Я сказала, что он обещал перед свадьбой, а потом отказался. Я плохо говорю по-французски, это очень помогло. Когда ищешь слово, получается так искренне. В общем, он все сделал, обратно мы ехали в автобусе.

— Что он сделал?

— Крестил ее.

— И все? — с облегчением спросил я.

— Ну, это таинство…

— Я уж было подумал, что Сара настоящая католичка.

— Так и есть, только она не знала. Ах, жаль, что Генри не похоронил ее как следует! — и слезы снова закапали.

— Он не виноват, ведь даже Сара не знала.

— Я все надеялась, что это привьется. Как вакцина.

— У вас что-то не очень привилось, — все-таки сказал я, но она не обиделась.

— Ах, — сказала она, — у меня было столько искушений! Наверное, к концу все уладится. Сара была со мной очень терпелива. Такая хорошая девочка… Никто так не ценил ее, как я. — Она отхлебнула вина. — Если бы я не выходила за плохих людей, если б я ее толком воспитывала, она была бы святая, вы поверьте.

— Так не привилось же, — злобно сказал я и кликнул счет. По спине у меня прошел холодок — то ли я простудился, то ли ощутил, как серые гуси летят над моей могилой. «Хорошо бы, — подумал я, — простудиться насмерть, как Сара».

По дороге домой, в метро, я твердил «Не привилось». Миссис Бертрам я оставил в Мэрлибоне, одолжив ей еще три фунта, потому что «завтра среда, нельзя выйти, приходит уборщица». Бедная Сара, привилась только эта череда мужей и отчимов. Мать успешно передала ей, что одного мужчины на жизнь мало, а она уж сама поняла, что незачем притворяться, будто это мужья. За Генри она вышла на всю жизнь, кому ж и знать, как не мне.

Но все эти мудрые мысли ничем не были связаны с нечестным делом у моря. «Это не Ты привился, — сказал я Тому, в Кого не верил, выдуманному Богу, Который будто бы спас мне жизнь (зачем?) и разрушил, хоть Его и нет, мое единственное счастье. — Нет, не Ты, ведь тогда это просто магия, а в магию я верю еще меньше, чем в Тебя. Все магия — Твой Крест, Твое Воскресение, Твоя святая католическая церковь, Твое общение святых».

Я лежал на спине и смотрел, как по потолку плывут тени деревьев. «Это совпадение, — думал я, — мерзкое совпадение чуть не вернуло ее к Тебе. Нельзя отметить двухлетнего ребенка на всю жизнь, вода и молитва — не клеймо. Если я поверю в это, я поверю и в Тело, и в Кровь. Все эти годы она была не Твоя, а моя. В конце концов Ты победил, можешь не напоминать мне, но она меня с Тобой не обманывала, здесь, на этой кровати, с этой подушкой под спиной. Я входил к ней, не Ты».

Свет ушел, кругом была тьма, и мне снилось, что я хожу по ярмарке с ружьем. Я стрелял в бутылки, вроде бы — стеклянные, но пули отскакивали, словно это сталь. Стрелял и стрелял, ни одна бутылка не треснула, и в пять часов утра проснулся, думая все то же: «Все эти годы ты была со мной, не с Ним».

5

Я мрачно шутил, когда думал, не предложит ли мне Генри переселиться к нему. На самом деле я этого не ждал и очень удивился. Я удивился даже, что он пришел через неделю после похорон, он никогда у меня не бывал. Не думаю, что он вообще заходил дальше, чем тогда, когда я встретил его под дождем. Внизу зазвонил звонок, я выглянул, — я не хотел гостей, я думал, что это Уотербери с Сильвией, — и увидел в свете фонаря его черную шляпу. Тогда я пошел вниз и открыл.

— Проходил мимо, — сказал Генри.

— Прошу.

Он неловко топтался, пока я вынимал бутылки из буфета. Потом сказал:

— Кажется, вы занимаетесь Гордоном.

— Мне заказали биографию.

— Будете писать?

— Наверное, да. Сейчас мне не до работы.

— И мне, — сказал он.

— Королевская комиссия еще заседает?

— Да.

— Значит, вам есть о чем подумать.

— Есть? Да, наверное. Пока мы не идем завтракать.

— Во всяком случае, это важная работа. Вот вам шерри.

— Она совершенно никому не нужна.

Сколько