Выдыхаю, закрываю лицо руками.

Формулировать вывод.

«Хорошо, что бы ты ни было. Плохо, но хорошо. Во-первых — ты слабая. Не Ты, а вот та ты, которая в подъезде. Слабая, потому что потенциал имеешь, а раскрыться до конца не можешь: говорить о себе напрямую запрещаешь, но косвенные описания отследить не способна. Далее — соответственно — до определённого предела влияешь на мысли. Кушаешь и наших и ваших, людей заставляешь истощаться, худеть».

— А как давно Виталик недоедать начал?

Гришнак затушил бычок о плитку, выпустил густое едкое облако.

— Да с тех пор, как к бутылочке присосался. Оно как-то всё вместе пошло у него. По всем фронтам плохо.

— А в подъезде ты сам когда последний раз был?

— Сижки там полтора месяца никто не стреляет. Вы-то где всё это время были? Вам маячили, между прочим.

— Где был, там и нужен, — я бросил бесу, возможно резче, чем следовало. — Не докладывали мне нифига, вот и не появлялся.

— Вам бы в театре играть, — Гришнак снова кивнул в сторону здания. — Вся публика вашей будет.

Я застыл, держа тлеющую сигарету у края губ. Медленно втянул дым, и ещё медленней выдохнул. Всего лишь несколько слов ни о чём, а сколько в них вложено.

«Вся публика моей будет. Обрадовал: не только Виталик, другие жители тоже».

Вообще, Солнце, просто зацени, в какой мы стране живём. Вот целый дом — в несколько подъездов, объёмый такой, большой, представляешь, да? Ну неоднократно же видела. Нарисовала его у себя там где-нибудь, да? Ну и там бабушки всякие, мамочки, дяди-тёти-алкаши-малолетки, студота-торчки-хикканы — любую шваль зарисуй, кто-нибудь да жить будет. Вот все эти бесценные герои нашего времени, которые рядом с тобой, рядом со мной — ходят, живут, что-то своё делают.

И все пропали, занифига. Дружно и только в одном доме, единомоментно. Не исчезли, а именно пропали, сгнили заживо и истлели. Так вот, что все они в этом доме пропали — это такое, херня случается. Комичность в том, что никто вообще не заметил.

Типа стоит себе такая обычная высотка. Только по ночам ни в одном окне света нет и по ту сторону дверей уже никого не водится.

Откуда такие выводы? Раз вся публика моя, то там только Даяна и неизвестность — больше мне сюда не к кому.

Мы докурили, я достал телефон: нужно сделать три звонка.

«— Здравствуй, милая. Позвони, пожалуйста, через полтора часа. Не забудь.

На том конце линии повисло молчание. Тяжело вздохнули, грустно усмехнулись.

— Помни: твоя грусть принадлежит мне. Никому не отдам.

— И я тебя люблю».

«— Эй-йоу, как ты чего там?

— Проснулся только. Что весёлый такой?

— Впиши в свои базы дом на Затейной 35.

— Затейная, Затейная... Это чуть дальше от центра, да? Ближе к набережной.

— Она самая.

— Хлебное местечко... Стоп, что? Весь дом сдаётся?

— Все четыре подъезда, пять этажей в каждом, ты не ослышался. Можешь уже искать квартирантов.

— Хера. Понял-принял, спасибо, чувак. Какую таксу просишь?

— Да от цен зависит, сам знаешь. А вообще 40%, пополам попилим.

— А хозяева что?

— Они сговорчивые.

Назар — мой знакомый риелтор, через которого я обычно и ищу квартирантов — на секунду провис. Потом хмыкнул.

— Ладно, как знаешь. Спасибо, обрадовал. Может, уже сегодня кого присмотрю.

— Давай, жду вестей».

«— Привет. Возьми пятерых, едь в Вихрево. Такси оплачу.

— Мамку свою оплатишь, мал ещё за меня проставляться. Куда ехать? С Вихрево проблемы?

— Кому я звоню, — смеюсь. — Да, всё ещё хуже, чем кажется.

— Ну, разумеется. Вспомнил бы ты ещё старика. Бывай, буду минут через двадцать. Крепкие или шустрые?

— Хер его, и таких, и таких парочку.

— Добро, малый. Будут».

Белую предупредил, риэлтора обрадовал, Прохора вызвал — вроде всё. Осталось дождаться подкрепления.

Так и сидим: я на лавочке, мелкий алкобес Вальдемар посасывает «Хмельницкое», стащил бутылку, ползёт к своему ларьку. Другой, постарше — Гришнак за ещё одной сижкой тянется. Рядом с нами — старая серая хрущовка. Оцарапанная литая дверь, сбитый порог, немного трещин вдоль стен. И задёрнутые занавесками окна.

Ты никогда не знаешь, в какой из соседних квартир обитает нечто, способное тебя сожрать. Просто, банально? Вот такой домик я сейчас наблюдаю. Домик, в котором сейчас живут трое: человек, одиночество, тьма.

===== 13 =====

В итоге нас было семеро. Люблю это число: 7. Как топор или коса, коса палача, который вершит судьбы несчастных.

Было приятно встретиться с Хмырём. Он всё такой же русый и патлатый, в косухе, только взгляд заплывший, стеклянный. Не хмельной, пустой просто. Смерть вообще пошла ему на пользу: молчит теперь, лицо перевязано — развороченную челюсть повязкой прикрыли. Стоит аки солдат: руки по швам, что каменный.

И Лёху узнал — всё такой же улыбчивый, плотный, счастливый. Лысый немного, в лёгкой рубахе на голую грудь, в простых джинсах. Он-то раньше долбил много, я его с Зямой свёл — тот вечно плачется, что клиентов нет, а этот трипануть хотел. Ну, я ему и устроил. Зяма-леший его под шансон несколько суток возил лесами-полями, тот и не заметил даже, как откинулся — в том такси время быстро теряется. И Зяма довольный, и нам кадр хороший.

Никита — тощий дрыщ, тоже здесь. Наглядный пример того, что бывает, если запустить своих слотиков. Ему к сессии надо было готовиться, а он всё не мог и не мог, ленился, бедный. Я с ним провёл несколько ночей, в DooM задротили. Чувак заигрался и не заметил, как его маленькая лень выросла, стала большой, и всё по чуть-чуть, по кусочку подъедала, пока и вовсе не съела. Теперь — тощий, высокий, подтянутый, жилистый. Спортсмен настоящий. У Прохора могильщиком сейчас работает.

Других двоих не знаю, не видел — их наш коллекционер мертвецов сам себе добыл как-то.

Ну и сам Прохор — как обычно старик, при параде. Козлиная бородка, приятный взгляд, добрая улыбка. Аккуратный пиджак, в тон ему чёрные брюки, туфли, галстук. Хороший такой милый дедушка, морщинистый, добрый.

— Здравствуй, — пожимаю ему руку. — Спасибо, что приехал.

— Что там, малый? — кивнул он в сторону дома.

— Белый танец.

Сначала старик не понял, посмотрел на