Врач втянул голову в плечи и повел ею вправо и влево, а убедившись, что госпитального начальства поблизости нет, добавил:

– Вопрос о хинине в Керчи требует расследования на месте, а с пиявками это уж нам самим пришлось иметь дело.

II

В это время, переправившись через рейд на баркасе, два солдата одного из пехотных полков принесли своего земляка со свежей тяжелой раной: осколком бомбы размозжило ему ногу ниже колена.

Раненый был крепкий на вид малый из молодых рекрутов. Пирогов осмотрел его сам и спросил:

– Как зовут?

– Рядовой Арефий Алексеев, – бодро ответил раненый.

– Вот что, друг Арефий, придется ведь тебе эту ногу отрезать, она уж отслужила свое.

– Воля ваша: резать если – так, значит, режьте, – спокойно сказал Арефий, и его понесли в операционную на черных от крови носилках те же самые двое, которые доставили его сюда из города.

Пирогов делал ему ампутацию сам; Арефий же под хлороформенной повязкой лежал неподвижно, а когда очнулся, наконец, ему уже забинтовывали остаток ноги.

– Что, уж как следует, я безногий теперича? – спросил одного из своих земляков Арефий.

– В лучшем виде, – ответил земляк, поглядывая на Пирогова, а Пирогов тоже отозвался весело:

– Теперь, брат Арефий, дело твое в шляпе… Ничего, и без ноги до ста лет доживешь.

– А шинель моя игде? – принял деловитый вид раненый, обратясь к одному из земляков. – Достань, Рыскунов, там в кармане узелок есть махонький…

Рыскунов проворно засунул руку в карман его шинели и вытащил грязную тряпицу, завязанную узлом.

– Это, что ли?

– Это самое и есть!

И Арефий принялся развязывать крепкий узел, помогая рукам зубами. Наконец, осторожно достал из тряпицы две рублевые ассигнации и одну из них протянул Пирогову.

– Ваше благородие, вот, получите от меня за праведные труды ваши, – проговорил он торжественно. – Сам вижу, что постарались вы мне хорошо ногу отрезать, так что я и боли от этого никакой не поимел! Возьмите, дай вам Бог здоровья, сколько могу, ваше благородие!

– Вот он! Видали, какой! – улыбаясь, кивнул на него Пирогов, обернувшись к Обермиллеру и Сохраничеву.

Калашников же не утерпел, чтобы не сделать замечания раненому:

– Эх, деревня ты! Что же ты его превосходительство благородием зовешь?

– Превосходительство нешто? – удивленно и растерянно несколько впился глазами в широкую пироговскую плешь Арефий: трудно было и поверить, чтобы генералы делали операции.

Пирогов же отвел его руку с ассигнацией и сказал улыбаясь:

– Много это ты мне даешь, друг Арефий, – половину своего состояния! Спрячь-ка свою рублевку: на костыль она тебе пригодится, – а ноги резать, хоть я и превосходительство, я обязан, за то жалованье свое получаю.

Арефий понял, что вышло у него как-то не совсем ловко, хотя и от чистого сердца, рублевку приложил к той, какая осталась в тряпице, и проговорил покраснев:

– Прощенья просим, ваше превосходительство!

– А чаю не хочешь? – быстро спросил его Пирогов.

– Чаю? По-корнейше благодарим! – по-строевому ответил Арефий, но, поглядев на земляков, которые улыбались, улыбнулся робко и сам и добавил: – А может, заместо чаю водочки чарку пожалуете, ваше превосходительство, для сугрева тела?

– Можно, братец! Вполне можно дать тебе водки чарку, – тут же согласился Пирогов, и скоро Арефию принесли прямо в операционную водки в оловянной чарке казенного образца.

Арефий подтянулся оживленно, оперся на локоть, наклонил голову в сторону Пирогова, пробормотал радостно:

– За ваше здоровье! – вытянул ее всю не отрываясь, крякнул, зажмурил глаза, покрутил блаженно шеей, обтер губы согнутым пальцем и сказал вдруг совсем уже неожиданным, детски просительным тоном:

– Ваше превосходительство! Что я вам хотел доложить… не осерчайте! Товарищам вот моим двоим, как они ради меня очень дюже старались: доставили, куда надо было, – неужто нельзя им будет тоже по чарке поднесть? Ведь они труда сколько понесли ради меня, а?

– Верю, братец, верю, – заулыбался ему во весь свой широкий добродушный рот Пирогов. – Непременно и им дадим по чарке водки: заслужили.

– По-корнейше благодарим, ваше превосходительство! – вытянувшись по-строевому, отчеканили оба егеря, во все глаза глядя на странного лекаря.

III

Несколько часов провел Пирогов в госпитале: опрашивал и осматривал раненых, а иногда лично делал операции тем, у кого еще не были вынуты из тела штуцерные пули или мелкие осколки разрывных снарядов. Хирургов в Севастополе было мало, раненых в результате Инкерманского боя насчитывалось до семи тысяч, а кроме того, ежедневно поступали новые после дневных, хотя и довольно вялых, бомбардировок и ночных вылазок.

Раненные на Инкерманских высотах, правда, деятельно вывозились из Севастополя в тыл на тех «орудиях пытки», какие встречались и Пирогову; эти несчастные оглашали безответную, утонувшую в дождях и грязи степь своими стонами.

Но на смену раненым в госпитали начали поступать сотнями больные «пятнистой горячкой», «тифусом», то есть сыпняком, который в те времена приписывался скверному воздуху и сырости землянок на бастионах и бивуаках и миазмам от неубранной падали и непохороненных человеческих трупов – жертв войны.

Пирогов остро чувствовал свое бессилие чем-нибудь помочь в этом гарнизону крепости и полевым войскам.

– Конечно, – говорил он врачам госпиталя, – в первую голову надо бы распорядиться закопать всю падаль, которая тут чуть что не на каждом шагу повсюду…

– Даже и в бухте плавает, – дополняли врачи.

– Вот видите! В бухте – посреди города!.. Я, конечно, прислан сюда в распоряжение главнокомандующего, однако же я, к сожалению, не то чтобы и полномочное начальствующее лицо, – вот в чем штука! Начальник по медицинской части у вас тут, как я уже слышал, Шрейбер – генерал-штаб-доктор и тоже действительный статский советник.

– Мы его видели только один раз, – вставили врачи.

– Где же его больше и видеть? Он, конечно, все отчеты составляет о движении раненых и больных и прочие бумаги пишет – как же его увидеть? А нет чтобы отправить хотя бы целый батальон, чтобы закопать всю падаль в окрестностях и трупы похоронить, где они остались неубранными… А на дороге к Симферополю, может быть, вся тысяча палых волов и лошадей лежит в грязи! Ведь можно себе представить, что будет тут, в Севастополе, весною, если не позаботятся их закопать теперь же! Я, конечно, буду докладывать об этом лично его светлости, но… за успех не ручаюсь, хотя всячески пытаться буду его убедить.

В тот же день Пирогов со своим штабом переправился в город, чтобы осмотреть главный перевязочный пункт, помещенный в доме Дворянского собрания, и другие столь же печальные места.

По мере того как Пирогов в простой, солдатского сукна шинели и лекарской фуражке, сдвинутой на затылок, подходил от Графской пристани к дому Дворянского собрания, он оглядывался кругом и радовался вслух, что не замечал особенно зияющих следов бомбардировки, а