пела и, хлопоча около ужина, весело смеялась. Старая Доброгнева, сидя за прялкой, только недовольно ворчала. Старый Любонь, любивший песни, в этот вечер велел позвать девушек, которые пели до поздней ночи, и вечер при лучинах прошел тихо и приятно. Доброгнева дремала над своей прялкой, веретено выпало у нее из рук, но спать она не уходила.

Поздно уже было, когда Любонь, встав со скамьи, подошел к сыну и сказал:

— Ярмеж приготовит тебе новую одежду, приоденься получше, завтра поедем свататься. Я тебе сам выбрал молодую, прекрасную и богатую жену; пора тебе в жизнь вступить да и к хозяйству привыкать.

Власт вздохнул, подошел к отцу и, поцеловав его руку, тихим, но твердым голосом, проговорил:

— Отец и милостивый господин мой! Я не могу жениться… Пришло время сказать тебе всю правду: я принял новую веру и дал обет христианскому Богу не знать никогда женщин.

Это признание, сделанное среди общей тишины, было прервано криком старой Доброгневы, которая, опрокинув на пол свою прялку, подбежала к внуку со сжатыми кулаками.

Дерзость сына как будто отняла у Любоня способность говорить, и он стоял некоторое время, как остолбенелый. Вдруг из груди его вырвался какой-то рев, он замахнулся и изо всей силы ударил сына, который упал на землю.

Власт ударился виском о твердую ногу стола, и кровь брызнула из его головы. От боли, ужаса и утомления он упал в обморок.

Гожа, которая прибежала на крик отца, видя лежащего окровавленного брата, бросилась на колени и, обхватив руками голову брата, громко заплакала.

Любоня нисколько не тронула эта сцена.

Власт начал приходить в себя; он медленно открыл глаза, и сестра, вытиравшая его окровавленный висок, помогла ему подняться. Юноша оперся на стол.

— Собака ты неверная! — вскрикнул старый Любонь. — Думаешь, что я позволю тебе делать, что тебе вздумается и против моей воли? Я волен делать с моим сыном, что захочу, у меня есть право жизни и смерти, ты должен слушаться меня и исполнять мои приказания…

Доброгнева и жестами рук, и взглядом подтверждала слова Любоня; Власт молчал.

— Покайся немедленно и будь мне послушным. Не быть тебе христианином! Лучше щенка усыновлю вместо тебя!

— Отец и господин, — опять проговорил Власт. — Я всегда буду исполнять все твои приказания, но от моей веры не отрекусь и сделаю то, что мне велит мой Бог, даже тогда, если мне придется поплатиться за это жизнью.

Любонь дал беспощадную пощечину сыну в его окровавленное лицо… и в этот момент он почувствовал на своей руке кровь собственного дитяти и вздрогнул. Гожа, обнимая брата, плакала… Старик дрожал от гнева и бегал по избе, старая ведьма Доброгнева, подскакивая с кулаками к лицу внука, повторяла:

— Собака!

Власт стоял, молча, покачиваясь и опустив голову на грудь.

— Будешь послушным! — кричал Любонь. — Или пропадешь, неверная собака!

— Делайте со мною, что хотите, — ответил он. — Я в вашей власти…

В первый момент Любонь ослепленный гневом хотел позвать дворовых и велеть сечь сына и уже, заикаясь, начал давать приказания, но Гожа бросилась ему в ноги и, хотя он в первый момент ее оттолкнул, она сильно уцепилась за него белыми руками. Крик и плач раздавались по всему дому, разбуженные слуги прибежали под окна господского дома и смотрели, не понимая, в чем дело. Женщины плакали и заламывали руки. Ярмеж грустный стоял на пороге.

Это немного отрезвило старого Любоня.

— Связать его! — крикнул он. — На чердак, в хлев посадить и не выпускать… Черствый хлеб и воду дать ему… пусть умирает от голода.

Ярмеж, желая спасти Власта, сказал старику, что чердак занят.

— В яму его, в яму! — вскричал Любонь. — Принесите веревки… связать его… Продам, как раба, убью, как собаку!..

Напрасно их умоляла Гожа, обращаясь то к отцу, то к Власту, чтобы уступил старику. Но Власт молчал, а старик загорался все большим и большим гневом. Боясь, чтобы старик опять не бросился на сына, Ярмеж предпочел исполнить его приказание и принес веревки.

— В яму его! — еще раз повторил Любонь.

Эта яма, выкопанная во дворе, служила зимой для хранения овощей, а летом тюрьмой. Туда спускали провинившихся, а вход закрывали дверью, на которую клали тяжелые камни.

Власт, послушный приказанию, направился к выходу. Гожа, закрыв глаза руками, упала на пол. Все присутствующие в избе молчали, только слышно было громкое дыхание, вырывавшееся из груди Любоня и ворчание старой Доброгневы.

— Будешь слушаться? — видя уходившего сына уже на пороге, еще раз спросил старик.

— Отец!.. Я не могу… я должен быть послушным Богу…

И, обращаясь к Ярмежу, спокойно сказал ему:

— Веди меня.

Это мужество и постоянство слабого на вид человека, над которым так надругались, произвело на всех странное впечатление. Старая Доброгнева бесилась, Гожа плакала, Любонь дрожал от гнева, Ярмеж стоял остолбенелый.

— Веди его в яму! — крикнул еще раз Любонь.

Власт послушно двинулся вперед, не проронив ни слова; прошли сени и очутились на дворе.

— Поддайтесь отцу… вы не выдержите долго в яме… — шепотом проговорил Ярмеж. — Что вы делаете?… Уступите!

— Веди меня, — еще раз повторил Власт, — пусть свершится его воля, я смерти не боюсь…

На пороге показался старик и разъяренным голосом крикнул Ярмежу:

— В яму!

Не было уже спасения. В конце двора находился высохший колодезь. Подойдя к нему, Ярмеж отвалил двери, но сердце у него болезненно сжалось, он выпустил из рук веревку.

— Беги! — шепнул он юноше.

— Куда? — удивленно сказал Власт. — Делай, что тебе приказано… Я бежать не могу и не хочу…

Итак, надо было исполнить приказание строгого отца. Ярмеж указал яму и помог Власту спуститься в нее. Сам сел на краю и, опершись на руку, остался на страже, не зная, что делать дальше.

Любонь разгонял пока дворовых, собравшихся вокруг дома, приказывая убираться вон, в свои берлоги… В ужасе разбежались все и моментально исчезли…

Шум и крик в доме сменились глубоким молчанием. В светлице осталась только старуха со сложенными на груди руками, гревшаяся перед очагом, и Гожа, которая все время плакала, лежа на полу.

Поздняя ночь уже наступила, и первые петухи начали петь. Старик отец вместо того чтобы лечь у себя на постели, присел на пороге перед домом, опершись головою на руку, и остался так до утра, все еще не приходя в себя от гнева.

Рассвет застал его на пороге. Ярмеж лег на земле над ямой и там только под утро, утомленный, заснул. В доме было тихо и темно. У потухшего очага дремала старая Доброгнева, бормоча что-то сквозь сон. Гожа прикорнула в углу