Указанное положение вещей, естественно, привлекало в Вену алчные скопища сынов «избранного» народа. Они здесь кишмя кишели, занимаясь чем угодно, а прежде всего, разумеется, оперируя в качестве факторов и шпионов. На этих профессиях, они, как известно, незаменимы вообще. Под командой же Талейрана, этого «возлюбленного сына церкви», они действовали еще и с блистательными для себя барышами. Сколько золота вновь перешло от презренных гоев к благородному Израилю, сколько тайн похищено, сколько было заложено ближайших путей влияния и какие сооружены вновь крепости во славу «святого Талмуда»!..

Легитимизм, реакция и ханжество, выдвинутые Меттернихом как универсальные презервативы от революции, могли, в свою очередь, доставить только истинное наслаждение кроткому кагалу, а по принципу исторического возмездия, как и по закону контрастов, должны были забавным образом столкнуться в грозный период 1848–1851 годов с так называемыми «придворными демократами». «Если прежде держали, – говорит Иоганн Шерр, – (см. его «Комедию всемирной истории»), редкостного карлика, араба или обезьяну, то в эти дни начали заводить придворных демократов. А если такого шута на новый лад можно было как-нибудь раздобыть от одного из двенадцати колен Израиля, то это уже считалось высшим шиком и роскошью»…

VIII. Не замедлили, конечно, разоблачиться в параллель с этим и другие мероприятия конгресса. «В Вене, – говорит Гервинус, – создавались государства так же, как вырабатываются фабричные произведения – торопливо, но непрочно. Привязанность подданных к своим старым династиям и нравственный уровень племен вовсе не клались на весы. Вводились в расчет лишь число душ и их способность платить налоги». Принимая же затем во внимание, что все это учинялось «двумя друзьями» под эгидой австрийского императора Франца, вокруг которого сосредоточивались силы конгресса, и который с виду казался чистосердечным, простым в обращении, добродушным, а на самом деле был крайне расчетлив, хитер и жестокосерден, получается довольно верная картина событий.

Негодность и бездарность, изворотливость и лукавство большинства постановлений конгресса являлись, стало быть, логическими выводами из окружающих его условий. И чем больше сгущался мрак, чем сильнее тормозился прогресс, тем выше и шире развивалось могущество Великобритании, успевшей вовремя заменить недалекого Кэстльри такими государственными умами, как лорд Клянкарти и Каткарт, а в заключение и сам герцог Веллингтон. Позднейшие же мероприятия Меттерниха, бывшего оракулом континентальной Европы в течение еще почти 35 лет после конгресса, не могли равным образом не дать результатов противоположных ожидаемым и в этом трагическом водевиле должны были ускорить развязку…

Впрочем, с наступлением революции 1848 года и сам Меттерних в награду за столь неизреченные добродетели и прозорливость едва спасся от повешения… на первом фонаре.

Понятно, какие выгоды добывало «всемирное» еврейство из этой фальши, близорукости, сомнения и мишуры. Безграмотная искусственность определений конгресса представляла для иудейской пронырливости умопомрачительный простор.

Возбуждая общее недовольство и требуя все больших расходов на тайную полицию и усиление армий для охраны вполне эфемерного, как оказалось, спокойствия, «священный Союз» и сам едва держался. Мы же приняли на себя роль обер-полицмейстера и в противоречие как с истинными задачами России, так и со здравой, предшествовавшей политикой, защищали ради враждебных нам британских целей, Турциею против взбунтовавшегося египетского вице-короля, а затем пошли спасать жаждущую гегемонии в славянстве Австрию против венгров, уже неоднократно и коварно расплатившихся с нами, но и сейчас почитающих себя еще в долгу… Устроив нам далее «конституцию» декабристов и перепугав возможностью образования венгерско-польской республики, масоны привели нас и к «дивертисменту» Крымской войны, которая независимо от многих иных для России бед, послужила «золотым прииском» для обогащения целого ряда новых «князей во Израиле».

С другой стороны, Трафальгар и Ватерлоо в эпоху Наполеона явились лишь отблеском лучезарности того сияния, каким окружил тиранией Англии Венский Конгресс. Именно он облагодетельствовал «просвещенных мореплавателей» таким упорным застоем Европы, какого они едва ли когда-либо дождутся вновь. В этих чрезвычайно счастливых для нее сочетаниях, Великобритания почерпнула те источники и обосновала те устои своего лютого могущества, какие так долго открывали ей возможность эксплуатировать несчастья других народов, а в частности, позволили разыграть на Берлинском конгрессе роль, которая никогда не может быть забыта нашим отечеством.

Мы видим, следовательно, как безграничность преимуществ, предоставляемых Альбиону союзом с иудаизмом и масонством, так и неизмеримость средств для их собственного процветания.

IX. Но Венский конгресс изложенным не удовольствовался. Он сыграл в руку нашему врагу и по другому направлению. «Там, где есть соленая вода, там и Англия!» – говорится в одной из британских песен. Вот почему эта страна с изысканной любезностью предложила нам в реформаторы флота при Екатерине II одного из лучших своих корабельных капитанов – Грейга, масона, разумеется. Не наше дело повествовать обо всем, отсюда происшедшим. Тем не менее, нельзя оставить без упоминания факт, что главнокомандующий в Крыму Меньшиков, оказался, по-видимому, также масоном и запретил, не обращая внимания на их мольбы, адмиралам Корнилову и Нахимову выйти в море, чтобы, погибая, утопить рядом с собой и лучшую часть флота союзников… Вместо этого, никогда и нигде еще в анналы истории не занесенного подвига нам пришлось уничтожить собственный флот в бухте, а кровью доблестных адмиралов и их геройских команд залить бастионы Севастополя!

Задавшись делами одной Европы и надолго сосредоточив ее внимание исключительно на проблемах, ограниченных ее же территорией, Венский конгресс тем самым дал Англии полную свободу на обоих полушариях. А так как уже и в это время британские колонии были разбросаны повсюду, то это крайне облегчило ей возможность раскинуть во все стороны и укрепить сети, в которых теперь бьется захваченный английским бульдогом мир.

Но во имя справедливости мы не должны забывать, разумеется, и о том, что, если Британия заботится о расширении своих границ, то преимущественно «ради целей благочестия».

Уважаемые члены весьма достопочтенного «London Missionary Society» расходятся, как известно, по всем концам земли, нередко поселяясь среди какого-нибудь дикого или полуцивилизованного народца. Больше всего они занимаются торговлей, потом, и весьма немало, политикой, и наконец, когда остается время, проповедью.

Сплошь и рядом это политиканство, как еще недавно на Мадагаскаре, оказывается чересчур ревностным, хотя и неизменно клонится в ущерб местной власти либо во вред туземным интересам. Бывает и так, что при неосторожном снятии кожи с «покупателя»-туземца он, вдруг начинает лягаться. Тогда достопочтенные отцы кричат о покушении на их жизнь и какой-нибудь Сесиль Роддс, как снег на голову, падает на супротивников протестантской брэнди или английского коленкора. Если возникшие отсюда «дипломатические недоразумения» не заканчиваются иначе, т. е. простой уплатой по требованию английского адмирала приличной суммы убытков, то весьма корректный английский резидент поселяется в столице местного королька вплоть до того дня, когда при малейшем предлоге вся страна будет объявлена… колонией Великобритании.