— Послушайте, товарищ Тоот, — глухо и хрипло произнес Пюнкешти. — Пока что я не могу вмешиваться в эти дела… Почему? Не спрашивайте. Все равно не отвечу. Но помните: требования ваши законные!

— А вы… ваш цех поддержит литейную?

— Это видно будет, — кротко ответил Пюнкешти и тепло улыбнулся Тооту.

Флориан угрюмо бросил:

— Видно будет!..

3

Литейщики работали. Порхали обычные, но с каждым днем все более терпкие шутки: «Ты что ж, милок, приходишь, будто уходишь!» — «Ладно, снесу брюхо в ломбард, авось там в нафталин положат». — «Виноват во всем Адам: зачем женился!» И сыпалось все больше бранных слов, и все с большей ненавистью выполняли то, что, собственно говоря, любили: работу.

Сегодня все как-то не ладилось в литейной: и с формами, и с глиной, и с графитом.

— Шабаш! — крикнул вдруг Ференц Завади. — За девяносто филлеров я больше не работник! — И он бросил свои волосяные рукавицы на раскаленный котел.

Рукавицы подергались секунду, потом вспыхнули. Завади плюнул на них.

— Да я лучше в бордель ночным горшком наймусь… И словно только этого ожидали, человек сто сгрудилось вокруг Завади. Остальные продолжали работать.

— Какую почасовую плату будем требовать? — спросил Завади, когда шум поутих.

Испуганный Тоот тихо сказал:

— Крону сорок крейцеров.

— А вчера ты еще толковал про крону шестьдесят крейцеров.

— Верно.

— Ну и точка! — сказал Завади. — Со мной пойдешь!

Тоот послушно направился вместе с Завади в дирекцию передать требования литейного цеха.

— Вы — солдаты, — сказал директор. — Вы в распоряжении военного коменданта. И я ничего не могу поделать. А комендант приедет только после обеда.

— Ладно, — сказал Завади. — Но передайте коменданту, что либо крона шестьдесят, либо… — Он хотел уже прибавить что-то решительное, грубое, но ковры и вся обстановка директорского кабинета заставили его удержаться, и Завади сказал только: — Либо ему не видать нас, как своих ушей…

Военный комендант приехал после обеда. Об этом сразу же сообщили в литейную. В цехе никто не работал, и, как и бывает в таких случаях, люди все больше входили в раж. К коменданту направилась целая делегация, а допустили только шестерых, остальных отправили обратно. Но рабочие не ушли, остановились перед зданием дирекции. Ожидали результата переговоров. Окна были открыты, со двора доносился гул.

— Кто эти там, внизу? — строго спросил военный комендант.

— Литейщики.

— Вот как! Ступайте и вы к ним, а я из окна скажу свое мнение.

— Мы тоже скажем свое…

— Как вас зовут?

— Ференц Завади.

— Хорошо. А теперь ступайте вниз. — И, подождав, пока за ними закроется дверь, комендант подошел к окну и крикнул: — Все вы солдаты. Я буду краток. Кто не приступит к работе, завтра же поедет на фронт. Раз вы не цените свое положение, узнаете, каково на войне!.. Я кончил!.. — И комендант отошел от окна.

Угроза была такой решительной и определенной, что литейщики застыли в растерянности.

Первый пошел в цех Тоот. За ним двинулись остальные. Всем было стыдно: люди не смели смотреть друг другу в глаза. Порешили разойтись по домам: мол, все равно уже поздно.

4

На другой день на работу явились все. Но сразу, как вошли в ворота, увидели: перед зданием дирекции стоят жандармы.

Стоят так стоят, а работать надо: так условился каждый сам с собой. Но вот в цех пришла весть о том, что Завади схватили прямо у проходной и повели к военному коменданту.

Ни шуток, ни брани, только гул вагонеток. Тишина, тишина, тишина… Безмолвие.

Тооту пришли почему-то на память слова его четырехлетнего сынишки: «Ладно, на помойку больше не пойду. А вот когда вырасту, каждый день буду есть хлеб со смальцем… И тебе тоже дам, папа». Детский голосок так и преследовал его. И Тоот вдруг уронил форму. Прежде тоже случалось, что она падала из рук, но теперь он и не попытался поймать ее, даже ногой поддал.

— Ну и пусть отправляют на фронт! — крикнул он вдруг отчаянно, будто и не ожидая ответа. И повторил опять, да так громко, с такой яростью, что по всему цеху раскатилось: — Пусть отправляют на фронт!

Через минуту цех стал.

Черная толпа запрудила двор, хлынула к зданию дирекции, где помещалась и военная комендатура. У всех в руках железные ломы и разный другой инструмент.

До сих пор никто и не говорил никогда про Завади, но теперь по двору вдруг грянуло: «Где Завади?» — будто рабочие только затем и собрались, чтобы спросить о нем.

В дверях показался жандармский офицер.

— Где Завади?!. — ревела толпа.

— Не ваше дело! Молчать!..

Вышел комендант.

— Ступайте обратно в цех, иначе…

Жандармы стояли с двух сторон. По знаку коменданта они сорвали с плеч винтовки и двинулись на литейщиков, наставив на них штыки. Рабочие отступали шаг за шагом. Но не к литейной, а к другим цехам, — это подсказал Флориан, присланный сюда Тамашем Пюнкешти.

Загудела заводская сирена. Она выла долго и горестно: «Лю-уди!..» И никак не могла замолкнуть. «Лю-уди!..»

…Стал весь завод. Пять тысяч человек собралось во дворе. Вышел и вице-директор, намереваясь успокоить толпу. Но военный комендант оборвал его:

— Господин вице-директор, теперь распоряжаюсь я!

Он оказался как раз против Лайоша Тоота.

— Ступайте обратно в цеха! — крикнул он толпе. — Не подчинитесь приказу — применим оружие!

Жандармы снова вскинули винтовки, наставили штыки на толпу. И вот тут кто-то бомбой вылетел из дверей военной комендатуры, прорвался через цепь жандармов, подскочил к толпе, повернулся и закричал:

— А вот и не пойдем!

Это был Ференц Завади.

— Последний раз приказываю: р-разойдись!.. — Тут же прозвучало в ответ. — Раз, два — коли!

С разных концов послышались крики, стоны:

— О-о-ой!.. Ой-ой-ой!..

Но только породили они не страх, а гнев и яростное отчаяние.

Точно соколы с плеч охотников, взмыли в воздух куски металла и полетели прямо в жандармов.

— Огонь!.. — грянул приказ.

Но прежде чем жандармы успели выстрелить, кроткий Лайош Тоот крикнул: «Огонь!» — и так хватил железной палкой по голове коменданта, что он рухнул без памяти. И в следующий миг, словно в ответ на «огонь!», грохнул залп из двадцати пяти винтовок. Троих убили наповал. Один из них был Ференц Завади, второй — Лайош Тоот, четырехлетний сын которого и был, собственно говоря, всему виной, заявив утром, что не станет больше рыться на помойке, а когда вырастет, будет каждый день есть хлеб со смальцем и отцу тоже даст…

5

Пять тысяч человек бушевали во дворе.

Жандармы после залпа сразу заперлись в здании дирекции. Втащили туда и военного коменданта и встали у