сжал губы, удерживая: «Ну так и ты ей сколько брехал».

– За вас, дядя, переживала, – Арреш решил, что напоминание о небезразличии девушки Ссадаши немного умилостивит, но нет.

Он уставился на племянника наливающимися кровью глазами, в которых узкими клинками вытянулись вертикальные зрачки.

– Душа у неё болит, Ссадаши, – Вааш поступил мудрее. Какой наг не проникнется страданиями любимой женщины? – У неё родичи вон едва не поумирали, а она себя в этом винит. А тут ты за неё подставился. За жизнь твою дохлую переживала. Случись с тобой что, она уж умрёт.

– Умрёт?! – прошипел Ссадаши, взгляд стал ещё злее. – Случись со мной что, она и не узнает! Она мне сердце вырвала! Это забота?!

Вааш вздохнул. Любовь не сделала Ссадаши более похожим на других нагов.

– На месте ваше сердце, – буркнул Арреш и получил хвостом в живот от Вааша.

– Ссадаши-Ссадаши, – Вааш поймал бросившегося на племянника друга, – дурак он. Ну чего ты, право? С таким семейством твоя Дейна не пропадёт.

– Что они могут?! – бесился Ссадаши. – Её обманул какой-то пройдоха, её едва не убили, а что сделали они?

– И её наверняка уже сцапал Дел. Он отставал-то на часа четыре. С ним Шем, Шширар и Амарлиша. А Лишка та ещё разбойница. Помнишь, как она Дела выкрала? Дейну она стащит даже быстрее.

Ссадаши продолжал напирать на грудь друга.

– Да стоит объявить твоим, что ты наконец сподобился влюбиться, и тебе её притащат через неделю, обвязанную красивым зелёным бантом. Друг мой, ну куда ты сейчас потащишься? Тебя ещё шатает. Никуда девочка не денется. Давай приляг. Твои родители скоро в город приедут…

Вааш осёкся, увидев, как опасно прищурился Ссадаши.

– Ну помну же, – страдальчески протянул громадный наагалей.

Вааш оказался не таким уж предусмотрительным, и Ссадаши его всё-таки отравил. Легонько лизнул друга в шею, когда тот, обхватив его ручищами, волок к постели, чтобы увязать в балдахин. Рухнул благо на спину, иначе ноющие рёбра Ссадаши не выдержали бы.

Арреш остановить взбешённого дядю не посмел и убрался с дороги, хотя лежащий на полу Вааш яростно шипел, требуя, чтобы «червяк взял свои жалкие яйца в кулачок» и остановил и так едва ползущего Ссадаши.

Для проспавшего несколько дней Ссадаши был отвратительно бодр. Злость давала ему силы, а выражение лица распугивало охрану, как веник мух. Во дворе наагалей вскочил в чью-то колесницу и, хлестнув лошадей, помчался к городским воротам. Аррешу ничего не оставалось, как последовать за ним.

Горожане выворачивали шеи вслед расхристанному, мчащемуся как на пожар наагалею и обеспокоенно тыкали в его сторону хвостами. Ядовитый Цветок рода Фасаш редко можно было увидеть в такой ярости и в столь неприбранном виде. Старожилы сошлись во мнении, что ничего хорошего это не сулит.

– Попомни моё слово, – шепелявил древний наг своему несовершеннолетнему прапрапра- и ещё боги весть сколько правнуку, – скоро вся столица будет плясать в угоду Кукловода повелительницы.

– Да али повелитель допустит? – выпучил глаза внучок.

– Господин любит театральные представления, а Уста наагашейдисы даёт их не так часто, но помнят их веками.

– Да как же нечасто? – удивился нажонок. – В начале года бедокурил.

– Так это бедокурил, а не настроением города правил. Ох, могущества у него много…

И нажонок проводил опасливым взглядом колесницу одного из самых влиятельных нагов в Шаашидаше.

Бросив лошадей у самой городской стены, Ссадаши взлетел по лестнице на самый верх, где несли дозор часовые. Те сперва насторожились, но знаменитого наагалея узнали быстро. Тяжело привалившись к камню, Ссадаши налитыми кровью глазами уставился на расстилающуюся за воротами долину. Её заливал свет подбирающегося к полудню солнца, на севере и востоке темнела полоса леса. На юге берег реки окаймляла густая поросль кустов. Ссадаши упёр взгляд поверх леса, словно пытался высмотреть слинявшую от него Дейну.

И злость затихла. Сменилась страхом и тоской. Вспомнился лукавый взгляд Дейны и насмешливая улыбка. Притягательный образ, в другое бы время вызвавший волну тепла, отозвался болью. Ссадаши хотел её видеть, хотел прикасаться к ней, хотел слышать её голос, чувствовать запах. Он даже хотел тревожиться за неё, но только при условии, что она будет рядом с ним. Впервые в своей жизни он позволил проклюнувшейся в душе любви распуститься полным цветом, заполонить всю душу и сердце.

А сейчас эта любовь душила его. Ей не на кого было выплеснуться. Она морем качалась внутри, бурлила и готовилась вылиться в пожирающую бурю. И его вновь, как в ту ночь, когда Дейна ушла в тень, терзал вопрос: вернётся ли она?

Корона!

Ссадаши яростно оскалился, и перед глазами потемнело. Какая-то безделушка вырвала из его рук нежданную, но такую необходимую любовь. Его душила злоба на Хваену, Хришия и самого себя. Его бесила вся семейка Дейны, из-за которой та с такой болезненной ответственностью пыталась защитить близких. И его в том числе. На миг он даже возненавидел то, что стал близок Дейне. Но лишь на миг.

– Дядя? – Арреш благоразумно не стал подползать и остался рядом с замершими часовыми.

Перед внутренним взором плыли картины возможного будущего. Смеющаяся Дейна в его руках, и он сам, успокоенный и радостный, прижимает её в своей груди. Она такая красивая в платье, отросшие кудри задорно торчат в разные стороны… Возникшая картинка была столь сладка, что Ссадаши вновь переполнился ненависти к жестокой заботливости Дейны.

Вернётся ли она?! Ха! Да пусть только попробует трепать ему нервы ещё больше! Ссадаши простит её лишь потому, что дико любит. И мстить за проступок будет всю оставшуюся жизнь! Девчонка будет до самой смерти сожалеть о своей глупости. Хвост от предвкушения завязался узлом.

– Чего с ним? – опасливо спросил один из часовых у Арреша.

Из-за какой-то Короны его, больного и слабого, бросили! Оставили одного! Ссадаши решительно отвергал, что не так уж одинок был в путешествии. Ярость занялась с новой силой, и, взбешённо зашипев, наг взвился и хвостом хлестнул по стенам из стороны в сторону с такой силой, что они содрогнулись. Ещё и когтями по камню полоснул, оставив глубокие борозды.

– Возлюбленная сбежала, – Арреш облизнул губы.

– Чё, опять? – часовые недоверчиво хмыкнули, но улыбки сползли с их лиц, когда они увидели настоящее смятение на лице нага и перевели растерянные взгляды на наагалея.

Тот замер. Ветер трепал распахнутое нижнее одеяние и распущенные волосы. В растянутом вороте