из уголка и только изредка робко пыталась приструнить, укоризненно покачивая головой. Мария вперила взоры в бесконечную даль, словно искала там небывалое зрелище. Смарагда, чтобы утихомирить братцев, предложила:

— Давайте рассказывать сказки...

Первым отозвался Шербан, вспомнив историю, рассказанную их отцом, наверняка прятавшим под спудом мешки, полные удивительных происшествий и басен. Жил да был, мол, в широких полях суслик. Дабы зима не спросила его ненароком, чем он занимался целое лето, зверек собрал кучку хлебных зерен, накрыл их стеблями и листьями травы и спокойно улегся на отдых в своей норке. Муравей, проползавший мимо, увидел странный холмик, вынул из него зернышко и поспешил домой, извещая всю родню о своей находке. Когда суслик проснулся, он не нашел более ни зернышка себе на пропитание. И умер бедняга с голоду. А весной в том месте устроила гнездо и вывела птенцов малая птаха.

— Сначала ей пришлось высидеть их из яиц, — поправил Антиох.

— Это само собой. Не мешай! Пташка носила в клювике еду для птенцов. И увидела однажды муравья...

— У того муравья, наверно, крылья повырастали, — заметил Антиох.

— Может быть. Не мешай, тебе сказано!.. Птичка разорвала его на крохи и роздала их птенцам...

— Так муравей же сначала взмолился: пощади!

— Сейчас я тебе дам! — рассердился Шербан. — А потом опять улетела на добычу, далеко, далеко...

Княжна Мария следила за голубым облаком с тонкими кудряшками. Но внезапно вздрогнула, почувствовав на себе взгляд служанки Елены. Странно как-то на нее глядела молоденькая служанка. Почему она смотрит на княжну с такой настойчивостью? Что за этим кроется?

Едва Шербан справился со сказкой, кончавшейся падением в пропасть глупого воина, которого перехитрил умный зайчишка, как дед Трандафир сообщил:

— А вот, государи мои, и лес. Вот и полянка. И вязы...

Княжны и княжичи мигом выскочили из кареты и бросились на полянку, встречаемые шорохами пробуждавшейся природы. Мальчики сразу побежали к деревьям; проверив крепость нижних ветвей, стали быстро по-обезьяньи карабкаться наверх, не слушая робких увещеваний Елены. Только веское слово деда Трандафира смогло их остановить.

— Эй, вы! Разбудите кума Михайлу, тащите его сюда, запряжем его в нашу телегу вместо коней!

Услышав о возможной встрече с хозяином лесов — косолапом куме Михайле, расхрабрившиеся было княжата тут же спустились вниз, и полянка сразу превратилась в площадку для отчаянной трынты[89]. Барышни стали собирать цветы. Ведь где еще на свете можно было сплести такие замечательные венки!

— А вот еще цветочек! — крикнула вдруг Смарагда, сунув нос в густой кустарник. Княжна потянулась за ним, чтобы сорвать, но шипы терновника остановили ее. Более храбрая Мария протянула руку с другой стороны, но тут же с криком села в траву, положив в рот оцарапанный палец. Упрямый шип вонзился ей под самый ноготок.

Елена была тут как тут. Сняв косынку, юная служанка решительно разорвала ее пополам и осторожно перевязала пострадавший пальчик хозяйки.

— Смажем дома мазью, и сразу заживет, — сказала она, осторожно погладив княжну по лбу.

Княжна Мария с внезапным волнением подумала, что новая служанка, пожалуй, ведет себя не совсем обычно. Уж слишком ласкова ее речь. Чересчур нежны ласки. И в сознании возникло вдруг страшное слово: «мачеха». Княжна захлопала ресницами, словно на них насыпали пепел: «Она хочет стать мне мачехой!»

Оттолкнув Елену, Мария направилась к карете. Елена тому не удивилась: какая княжна да без причуд!

До самого вечера княжна Мария сидела словно на иголках. На вопросы отвечала, меча громы и молнии. Даже нянюшка Аргира, знавшая повадки своей воспитанницы с первого качания колыбели, не могла ее успокоить. Потерпев неудачу, няня усмехнулась, вспоминая собственную невозвратную молодость. Причуды княжны, как и любой красной девицы, — признак твердого характера, осмелилась она рассудить.

Перед полуночью кроватки в семейных покоях со вздохом принимали юных хозяев для положенного отдыха. Учителя и слуги разошлись по своим каморкам. Кантемир пожелал детям доброй ночи и ушел к себе. Княжны проводили меньших братьев до угловой горницы и тоже отправились почивать. Нянюшку Аргиру попросили не задерживаться при них: они уже взрослые и не боятся темноты. Пусть старые кости няни отдыхают.

Княжна Смарагда натянула одеяло до подбородка и через несколько минут удалилась в царство сновидений. Еле слышное, равномерное сопение известило сестру, что сон Смарагды крепок, и она не проснется до утра. Мария выскользнула из постели и сунула ноги в сафьяновые шлепанцы. Затем, передумав, надела мягкие шерстяные тапочки, еще более бесшумные на ходу. Дверные петли не скрипнули: няня Аргира недавно умягчила их капельками постного масла.

В пустом коридоре стояла тишина. Лишь большие часы с блестящей цепью тикали на стене, бесстрастно отмеривая течение времени. Иоанн Хрисавиди поставил для себя возле комнаты своего государя дощатое ложе и растянулся на нем, не снимая одежды, накрылся длинношерстным кожухом. Ближе к утру он снимет ложе, свернет кожух и унесет их в чулан. Но ночь неотлучно проводит на этом месте. Может, его высочеству захочется свежей водицы: у Хрисавиди наготове графин. Может, просто понадобится кто-нибудь для срочного приказа: Хрисавиди его позовет. Может, еще что-нибудь стрясется: Иоанн — начеку, честно зарабатывает свой кусок хлеба.

Сон у Хрисавиди — заячий. Мария, зная об этом, ступает тихо и мягко по толстому персидскому ковру. Где ей спрятаться, чтобы все видеть и слышать? Особенно — чтобы ее не заметил бдительный страж, ибо как тогда объяснить, почему она бродит по дому, как лунатик, и что ей нужно? Мария затаилась за клавикордами. Свет от огарка, стоявшего у постели слуги, падал лишь на его встрепанную голову и полосу старого кожуха. Далее лучи растворялись в темноте. Сердечко княжны давно почуяло, что под крышею этого дома происходит нечто тайное. Но не могла понять — по какой причине и что именно. Просто душа подсказывала, что не все в ее доме чисто.

Но вот в глубине коридора возник слабый шорох. От дальней двери пронеслась легкая волна свежего воздуха; кто-то осторожно отворил и закрыл за собой ту заднюю дверь. И снова стало на время тихо. Либо тот, неведомый, вошедший, остановился, чтобы привыкнуть к темноте, либо испугался и готов улизнуть обратно. Иначе был бы слышен хоть слабый шорох. Княжна осторожно высунулась из засады. Пронзила взором мрак в прихожей. И перед ней возникли очертания женской