Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дмитрий Кантемир протянул ей навстречу палец, чуть приподнял округлый подбородок.
— Как же тебя звать, красна девица?
Свежие уста коротко ответили:
— Еленой.
— Отец ее — мужик здешний, черногрязненский, Пантелей Миров, — пробухтел Антиох.
— Сколько ж тебе лет? — спросил Кантемир.
Губы девушки снова шевельнулись, но Антиох снова пробасил без спроса:
— Может, ей уже пятнадцать, государь, может — чуть поменьше.
Кантемир внезапно отвернулся и направился к своему столу. Химоний проводил девицу наружу.
Вскоре гусиное перо — единственное, чего не могли коснуться суетные будни человеческие — уверенно принялось вновь скрипеть: «В память об этом происшествии Драгош дал той реке название Молдова...»
5
Зодиакальное колесо совершает свое непрестанное вращение: от Девы к Весам, от Весов к Скорпиону, от Скорпиона — к Стрельцу, От Стрельца — к Козерогу... Место жаркого лета заняла осень, с дождями и туманами, с кусачими ветрами и рябью на зябких лужах, с ржавчиной листопада и ранними сумерками. Потом настала зима, переменчивая, как судьба, то ослепительно-холодная, то в слезах тоскливых оттепелей.
Двор Кантемиров перебрался в Москву. В печах княжьих палат цвело горделиво пламя и жар, из черных ноздрей дымоходов валили клубы дыма, тотчас бесследно растворявшиеся в пространстве. С наступлением холодов слуги притихли. В каморах и коридорах редко можно было услышать топот бегущего, сердитый окрик, торопливое приказание. Дмитрий Кантемир вернулся к своим старинным привычкам, оберегая свой покой и установленный жизненный уклад. Князь редко обходил конюшни или амбары. Редко сеял жесткие просьбы или упреки. Дела всецело взял на себя Антиох Химоний. Но и он в последнее время пообмяк и редко хмурился. Если господину мило спокойствие, почему ему должна нравиться брань? Хорошо изучив каждый шаг и норов их господаря, его люди — куртяне[88] и челядь — привыкли вставать в определенное время и нести службу исправно, без суеты.
По старой привычке, усвоенной еще в Стамбуле, Кантемир просыпался в пять часов утра. Освежив лицо холодной водой из таза, князь опускался в кресло, собираясь с мыслями и размышляя в одиночестве. В это время Иоанн Хрисавиди приносил чашечку кофе с каймаком и трубку. Подле кофе ставил блюдце с горячей плациндой. Его высочество откусывал от плацинды, затем прихлебывал из чашки. Хрисавиди, склонившись, ждал. Если его высочество, заморив червячка, снимал с руки слуги полотенце и утирал губы, Хрисавиди мог быть свободным. Если господарь, поставив чашку на стол, благоволил кашлянуть, Иоанн отступал на два шага и приносил на подносе новую порцию. После этого Кантемир принимался за трубку. Окутываясь дымом, князь бодро переходил в библиотеку, запирал изнутри дверь и читал или писал. Иногда забирал с собой грамматика Гавриила. В полдень Кантемир гулял по саду, провожаемый ветрами, ведя свои беседы с бесконечностью. Обедал вместе со всеми домашними. Затем, растянувшись на диване, преклонял голову к подушке на три четверти часа. После такого отдыха снова запирался у себя, писал и читал, пока не пробьет седьмой час. С этого времени каждый получал право войти, задать свой вопрос, изложить жалобу или доставить известие. Кроме Химония, в эти часы у него подолгу задерживались его ученый наставник грамматик Гавриил, Анастасий Кондоиди или гости, если таковые приезжали. Оживление распространялось на княжичей и княжен, ибо отец приходил их учить грамматике, философии и этике, бранить или хвалить, рассказывать им назидательные истории.
Московское дворянство такому образу жизни немало дивилось. Особенно удивляло всех, что молдавский принц не участвует в пирах, не посещает балы и веселые прогулки. Князья и прочая знать исподлобья глядели на странные занятия Кантемира, в простоте душевной считая, что если приезжий не занимается алхимией или колдовством, значит, он наверняка тронулся разумом. Чтение книг и марание бумаги в глазах почтенной московской знати никоим образом не являлись делом геройства или хотя бы достойным мало-мальского труда. Только старый друг Иоганн Воккеродт, типографы Иван Мусин-Пушкин и Федор Поликарпов и писатель Савва Рагузинский, наведывавшиеся к князю, успевали тут и там шепнуть, что молдавский принц никем не превзойден в научных и литературных стараниях, и вовсе не исключено, что вскорости он удивит цивилизованный мир небывалыми произведениями. Но и этим здесь мало кто верил.
Грамматика Гавриила, беспристрастного и мудрого, поведение его господина не тревожило. Все, что вызывало злость у ищущих пользы для своей никчемной плоти, для него было самопожертвованием, достойным поклонения и хвалы. Антиох же Химоний и дед Трандафир Дору, болтая вечерами в лучах свечного огарка, приходили к мнению, что их государь не замкнулся бы в тайнах собственной души, не будь он вдовцом. Лучшим лекарством от такой болезни и должен был стать цветок, отысканный дедом, то есть Елена, дочка Пантелея Мирова. Только его высочество ее словно и не замечает. Будто и не мужчина он, как все мужи, будто и нет в груди князя христианского сердца и души. Чего только не испробовали, чтобы наставить его незаметно на путь! Поставили Елену подметать и мыть полы, потом на кухню — в помощь повару Бобу Хырзобу при готовке и подаче блюд в столовую, наконец, — к спальне его высочества, — стелить и менять постель. Его высочество не замечал девчонку, и все тут.
Как-то утром, направляясь в кабинет, Кантемир увидел возле двери Елену, завернувшуюся в черную накидку, сотрясаемую горькими рыданиями.
— Что с тобой? Что случилось?
Девушка не сразу заговорила.
— Тебя обидели? Ударили?
— Нынешней ночью, — вымолвила она наконец, — прискакал двоюродный брат на коне из Черной Грязи. Рассказал, что матушка легла на лавку, поглядела на иконку с лампадкой и приготовилась отдать душу от старой хвори в груди. Только батюшка упросил ее погодить. Вскочил на коня и постучался к здешнему московскому лекарю. Лекарь выслушал батюшку, зевнул со сна и сказал, что снадобья из аптеки не справятся с матушкиной болезнью. Батюшка протянул ему кошелек, но лекарь бросил ему деньги назад и закричал, что некогда ему в бабки с ним забавляться. Тогда батюшка поскакал к священнику...
Кантемир улыбнулся.
— Тебе потребуются деньги...
Князь вынул из кошелька полную пригоршню золотых монет и положил ее в ладони девушки.
6
Белый лист бумаги, на котором чернели