Оперативное совещание, обычно тянувшееся часами, быстро закончилось. Сама его краткость доказывала, что сильно сократившаяся Ставка бьется в предсмертных судорогах. В тот день Гитлер даже не старался увести нас в мир грез рассказами о ниспосланных провидением чудесах. Он коротко попрощался, и мы покинули помещение, где разыгрывалась трагедия ошибок, упущений и преступлений. Ко мне Гитлер отнесся как к обычному посетителю, а ведь я прилетел в Берлин исключительно ради него. Мы расстались, не пожав друг другу руки, так небрежно, словно должны были увидеться на следующий день.

В коридоре я столкнулся с Геббельсом. «Вчера фюрер принял решение потрясающей важности. Он приказал прекратить бои на западном направлении, чтобы англо-американские войска смогли без помех войти в Берлин». Вот еще одна иллюзия, на пару часов взбудоражившая этих людей, пробудившая в них новые надежды, которым столь же быстро суждено было смениться другими.

Геббельс также сказал мне, что его жена и шестеро детей теперь живут в бункере на правах гостей Гитлера, чтобы, как он сформулировал, уйти из жизни в этом историческом месте. В отличие от Гитлера Геббельс сохранял самообладание, и по его виду нельзя было даже предположить, как он распорядился своей жизнью и жизнью своих близких.

Было уже очень поздно. Врач-эсэсовец сообщил мне, что фрау Геббельс лежит в постели; она перенесла несколько сердечных приступов и очень слаба. Я попросил передать, что хотел бы ее повидать. Мне хотелось поговорить с ней наедине, но Геббельс уже ждал в прихожей и сам провел меня в маленькую комнату, где на простой кровати лежала его жена. Она была бледна, тихим голосом произносила какие-то банальности, хотя я чувствовал, что она глубоко страдает при мысли о неумолимо приближающейся смерти своих детей. Поскольку Геббельс упрямо стоял рядом со мной, мы говорили лишь о ее здоровье. Только когда я собрался уходить, фрау Геббельс намекнула на свои истинные чувства: «Как я счастлива, что хоть Харальд (ее сын от первого брака) останется в живых». Я едва подбирал слова. Да и что можно сказать в такой ситуации? После неловкого молчания мы распрощались. Ее муж не оставил нас наедине ни на минуту.

Тем временем в вестибюле начался переполох. Причиной его оказалась телеграмма Геринга, которую Борман тут же понес Гитлеру. Влекомый любопытством, я весьма бесцеремонно последовал за ним. В телеграмме Геринг спрашивал Гитлера, может ли он, в соответствии с указом о преемственности, взять на себя руководство рейхом, если Гитлер останется в «крепости Берлин». Борман заявил, что Геринг замыслил государственный переворот. Вероятно, таким образом он хотел в последний раз попытаться убедить Гитлера вылететь в Берхтесгаден. Поначалу Гитлер отреагировал на новость с той же апатией, что преследовала его весь день, однако обвинения Бормана получили подтверждение в виде новой радиограммы Геринга. Воспользовавшись неразберихой, царившей в бункере, я сунул в карман оставшуюся без присмотра копию:

«Рейхсминистру фон Риббентропу:

Я попросил фюрера дать мне разъяснения не позднее 22 часов 23 апреля. Если к указанному времени выяснится, что фюрер не в состоянии управлять рейхом, вступит в силу указ от 29 июня 1941 года, согласно которому я, как заместитель, становлюсь его преемником на всех занимаемых им постах. [Если] к полуночи 23 апреля 1945 года вы не получите никаких других распоряжений ни от фюрера, ни от меня, то должны немедленно вылететь ко мне.

(подпись) Геринг, рейхсмаршал».

– Геринг затеял измену! – снова взволнованно воскликнул Борман. – Мой фюрер, он уже рассылает членам правительства телеграммы, в которых объявляет, что на основании будто бы имеющихся у него полномочий собирается занять ваше место сегодня в полночь.

Гитлер спокойно воспринял первую телеграмму, но теперь Борман добился своей цели. Гитлер немедленно лишил Геринга права преемственности и обвинил в измене фюреру и национал-социализму. Далее в черновике радиограммы, собственноручно составленной Борманом, говорилось: Гитлер воздержится от принятия каких-либо дальнейших мер, если рейхсмаршал немедленно подаст в отставку со всех своих постов по состоянию здоровья.

Борману наконец-то удалось вывести фюрера из состояния апатии. Последовал приступ дикой ярости, к которой примешивались и горечь поражения, и ощущение бессилия, и жалость к себе, и отчаяние. Побагровевший, с выпученными глазами, Гитлер, забыв о присутствии свиты, кричал: «Я давно все это предчувствовал. Я знал, что Геринг обленился. Он развалил авиацию. Он взяточник. По его примеру в нашем государстве стала возможной коррупция. К тому же он давным-давно пристрастился к наркотикам. Я давно все это знаю».

Итак, Гитлер открыто признал, что все знал и ничего не предпринимал.

Ярость его иссякла так же неожиданно, как вспыхнула, и он снова погрузился в апатию и равнодушно сказал: «Ну и ладно. Пусть Геринг начинает переговоры о капитуляции. Война все равно проиграна, так что не имеет значения, кто этим займется». В этой фразе выразилось презрение Гитлера к немецкому народу: мол, для переговоров о капитуляции сойдет и такой, как Геринг.

Взрыв ярости истощил все оставшиеся у Гитлера силы. Годами он перенапрягался; годами концентрировал свою непомерную волю, заставляя и себя и других не думать о неизбежности военного поражения. Теперь у него не осталось энергии, чтобы скрывать свое состояние. Он потерял веру и покорился судьбе.

Примерно через полчаса Борман принес ответную телеграмму Геринга. В ней говорилось, что в связи с сердечным приступом Геринг слагает с себя все полномочия. Гитлер и прежде не раз отправлял в отставку неугодного сподвижника по причине болезни только ради того, чтобы сохранить в немецком народе веру в сплоченность руководящей верхушки. Даже теперь, когда все было практически кончено, он остался верен этой своей привычке.

Только в самые последние часы существования рейха Борман достиг своей цели – избавился от ненавистного Геринга. И не потому, что, как и Гитлер, прекрасно знал о всех его грехах, а потому, что тот обладал слишком большой властью. На этот раз я даже посочувствовал Герингу, ибо помнил, как он уверял меня в своей преданности Гитлеру.

Недолгая гроза, спровоцированная Борманом, пролетела; отгремело несколько тактов «Гибели богов»; мнимый Хаген покинул сцену. К моему изумлению, Гитлер прислушался к моей, не без волнения высказанной просьбе, касавшейся нескольких директоров заводов «Шкода», чехов по национальности. Из-за сотрудничества с нами они со страхом – и не без оснований – ожидали прихода русских, но, с другой стороны, благодаря прежним связям с американской промышленностью они возлагали огромные надежды на перелет в штаб американских войск. Несколькими днями ранее Гитлер отверг бы любое подобное предложение, но сейчас был готов, отбросив все формальности, подписать приказ, позволявший этим людям избежать опасности.

Пока мы с Гитлером обсуждали судьбу чешских промышленников, Борман напомнил, что Риббентроп до сих пор ждет аудиенции. Гитлер раздраженно воскликнул: «Сколько можно повторять, что я не хочу его видеть!»

По какой-то причине Гитлер и слышать не хотел о встрече с Риббентропом, но Борман не унимался: «Риббентроп сказал, что не тронется с места и как верный пес будет ждать у двери, пока вы его не примете».