Несмотря на то что британские войска могли в любой день оккупировать Фленсбург, гросс-адмирал столь же категорически отвергал все планы переезда его самого и нового правительства в Данию или Прагу. Гиммлер склонялся к Праге. Старинный имперский город, по его словам, больше подходил для правительственной резиденции, чем никому не известный городишко. Он, правда, не упоминал, что с переездом в Прагу мы лишились бы защиты военного флота и попали бы на территорию, контролируемую СС. Дёниц решительно положил конец дискуссии, заявив, что мы ни в коем случае не станем продолжать свою деятельность за пределами Германии: «Если британцы хотят взять нас в плен, то так тому и быть!»

Тогда Гиммлер начал давить на Баумбаха, командовавшего правительственным авиаотрядом, – требовал предоставить ему самолет для побега в Прагу. Мы с Баумбахом решили, что сможем посадить его самолет на аэродроме, занятом противником, но разведка Гиммлера еще действовала. Мы это поняли, когда Гиммлер зло заявил Баумбаху: «Если пользоваться вашими самолетами, то никогда не знаешь, где они могут приземлиться».

Несколько дней спустя, когда удалось войти в контакт с Монтгомери, Гиммлер вручил Йодлю письмо для передачи британскому фельдмаршалу. Как рассказал мне генерал Кинцль, осуществлявший связь с британским командованием, Гиммлер просил о встрече с Монтгомери на условиях личной безопасности. Если его возьмут в плен, он хотел получить гарантии, что по законам военного времени с ним будут обращаться как с высокопоставленным генералом, поскольку он некоторое время командовал группой армий «Висла». Однако Йодль это письмо уничтожил, о чем он сообщил мне в Нюрнберге.

Как всегда случается в критических ситуациях, в те дни полностью раскрылись характеры людей. Гауляйтер Восточной Пруссии, а прежде и рейхскомиссар Украины Кох, явившись во Фленсбург, потребовал подводную лодку для побега в Южную Америку. Гауляйтер Лозе выдвинул аналогичное требование. Дёниц наотрез отказал им. Розенберг, ныне старейший рейхсляйтер национал-социалистической партии, хотел партию распустить. По его словам, только он имел право отдать такой приказ. Несколько дней спустя Розенберга обнаружили в Мюрвике почти без признаков жизни. Он сказал, что отравился, и подумали, что это была попытка самоубийства, но оказалось, что он был просто мертвецки пьян.

Однако некоторые проявили храбрость, а многие лидеры не пожелали раствориться в потоках беженцев, хлынувших в Гольштейн. Зейсс-Инкварт, рейхскомиссар Нидерландов, прорвался ночью сквозь вражескую блокаду на торпедном катере, чтобы переговорить со мною и Дёницем, но отказался войти в правительство и вернулся в Голландию на том же катере. «Мое место там, – мрачно заявил он. – По возвращении меня немедленно арестуют».

4 мая в Северо-Западной Германии было подписано соглашение о прекращении военных действий, а через три дня, 7 мая 1945 года, – акт о безоговорочной капитуляции немецких войск на всех фронтах. День спустя в штабе советских войск в Карлсхорсте близ Берлина акт о капитуляции был официально скреплен подписями Кейтеля и представителей трех родов войск вермахта. После подписания акта советские генералы, которых геббельсовская пропаганда всегда представляла варварами, не имеющими никакого представления о поведении в цивилизованном обществе, угостили немецкую делегацию обедом с шампанским и икрой. Рассказывая нам о трапезе, Кейтель даже не задумывался над тем, что подписанный им акт означал конец рейха и пленение миллионов немецких солдат и гораздо приличнее было бы отказаться от шампанского за столом победителя и разве только перекусить, если так уж мучил голод[338]. Восторги по поводу щедрости победителей подтверждали досадное отсутствие у Кейтеля как воспитанности, так и чувства собственного достоинства. Хотя подобное мы наблюдали еще во времена Сталинграда.

Британские войска окружили Фленсбург, оставив под властью нашего правительства лишь крошечную территорию. На «Патрии» разместилась Контрольная комиссия по делам ОКВ под руководством генерал-майора Рукса, осуществлявшая связь между западными союзниками и правительством Дёница. По моему мнению, акт о капитуляции означал, что правительство Дёница выполнило свою миссию по завершению проигранной войны. Несмотря на потерю всякой свободы действий, мы могли бы взяться за выполнение новых задач, и 7 мая 1945 года я в письме Дёницу предложил выступить с официальным воззванием. Во избежание неправильного толкования я включил в письмо фразу: «Мы сознаем, что противник призовет нас к ответу за нашу прежнюю деятельность, как и всех остальных руководителей национал-социалистического режима»[339]. Однако статс-секретарь Штуккарт, теперь возглавлявший министерство внутренних дел, придерживался другой точки зрения. Он написал меморандум, в котором доказывал, что Дёниц, как глава государства и законный преемник Гитлера, не имеет права отказываться от своего поста, чтобы обеспечить преемственность власти германского рейха и не дать шанс подвергнуть сомнению легитимность будущих правительств. Дёниц, поначалу разделявший мое мнение, согласился со Штуккартом и руководил своим правительством еще целых пятнадцать дней.

Прибыли первые английские и американские репортеры, и каждая их статья пробуждала в нас нереалистические надежды самого разного рода. С появлением репортеров исчезли эсэсовские мундиры. За одну ночь Вегенер, Штуккарт и Олендорф превратились в гражданских лиц, а близкий друг Гиммлера доктор Гебхардт преобразился в генерала Красного Креста. Правительственные структуры начали разрастаться – следствие того, что членам правительства более нечем было себя занять. Дёниц, в духе традиций имперской Германии, назначил главу военного кабинета (адмирала Вагнера) и главу гражданского кабинета (гауляйтера Вегенера). После недолгих дебатов решили, что к главе государства следует по-прежнему обращаться «гросс-адмирал». Создали службу информации: старенький радиоприемник передавал последние новости. Пятьсот метров, отделявших квартиру Дёница от правительственной резиденции, гросс-адмирал преодолевал в огромном лимузине-«мерседесе», прежде принадлежавшем Гитлеру и неизвестно каким образом попавшем во Фленсбург. Объявился фотограф из студии Генриха Хоффмана и принялся фотографировать новое правительство за работой. Я сказал адъютанту Дёница, что трагедия превращается в трагикомедию. Если до подписания акта капитуляции Дёниц действовал разумно, добиваясь скорейшего завершения войны, то теперь он все больше усложнял и запутывал наше положение. Бесследно исчезли два члена нового правительства, министры Бакке и Дорпмюллер. Ходили слухи, что их забрали в штаб-квартиру Эйзенхауэра для обсуждения мер по восстановлению Германии. Фельдмаршал Кейтель, все еще начальник штаба Верховного главнокомандования, уже находился в плену. Наше правительство не только не обладало реальной властью – победители попросту не обращали на нас внимания.