class="p1">Философствование вокруг слова (имя, лексема, морфема и т.п.) присуще Флоренскому, Булгакову, Лосеву, Эрну, Федорову и многим другим московским мыслителям. Смысл этой позиции состоит в обсуждении слова через соединение идеи и вещи: через слово они «окунаются в Логос». Их интересует не выход из концепта, а момент вхождения в концепт (из символа через миф и т.п.), т.е. момент распада, а не преображения. Основная единица языка у них – предложение, и суждению они придают особое значение как законченной форме предъявления смысла. По этой причине Третья Ипостась Троицы символизирует у них явленный Логос. Глубокая философская культура с преимущественным вниманием к Гегелю и Шеллингу не снимает с них налета богословской истины, их можно было бы (с некоторыми исключениями для позднего Лосева) назвать «настоящими богословами». Конечно, все они – с разными уклонениями от ортодоксального православия, но в целом мистическая ориентация их философствования определенно богословского происхождения.

Сравнение относительно предмета философствования показывает некоторую противоположность, существующую между мыслителями «петербургскими» (первая группа) и «московскими» (третья).

Они представляют как бы две разные формы общего, например, в отношении к методу познания: интуиция или мистическое озарение есть одно и то же. Даже теоретики символизма отличаются друг от друга, но и практики символизма также; достаточно сравнить тексты Блока и Белого, Ахматовой и Цветаевой, чтобы убедиться в этом. Для петербургских классиков характерна сдержанность формы в идее, для московских – блеск формы в слове.

Совершенно справедливо сказано, что Марина Цветаева

«мыслит творческий процесс как узрение души вещей, оформление космических стихий в слове поэта-медиума» (Гальцева 1992: 37),

но то же можно повторить и относительно Андрея Белого. Бердяев оттачивал свои афоризмы, а у Розанова они намеренно огрублены, представлены как клочки путаных мыслей, притом и записанных на каких-то квитанциях и справках. В самом общем виде различие между петербургскими и московскими авторами можно описать так: идея оформляется – в первом случае, или форма рождает свою идею – во втором.

3. Динамика реализма

Гармонизация реализма происходит через символ – как законченная сложением содержательная форма. Московские славянофилы не случайно занимались собиранием остатков устного народного творчества и писали большие тома о мифологических воззрениях славян на природу. Запредельность сущего они воспринимали (и восстанавливали как культурное наследие) через символы национального содержания. Однако насыщенность слова символами требовала обновления смысла слова, его подтверждения в истинности концепта. Отсюда постоянное возвращение к проблеме символ – миф, причем миф понимался как восстановленный символ. Творчество раннего Лосева – типичный пример позднеславянофильской обработки такой проблемы.

Наоборот, склонение в сторону понятия становится причиной разрушения реализма, его деградации и некоторой дискредитирующей ущербности. Возникает то самое не, нет, которое идет от Константина Леонтьева и в высшей степени развивается у Розанова, а затем у Ильина (хотя и в различной по стилю публицистике). При этом не важно, что признается в качестве единицы информации, определяющей принцип сообщения: жанр, стиль, речь, дискурс вообще; главное в том, что основным признается не сущность языка, а явление речи.

Все другие формы реализма, описанные как формы гносеологической ориентации, находятся в промежуточном положении. Тяготение к символу характерно для всех них, поскольку символ соединяет идею и вещь, оживляет идею и одухотворяет вещь. Вне символа как первой содержательной формы реализма нет. Понятие – всегда только момент в развитии символа, точка в пространстве, которая знаменует конец развертывания содержательных форм концепта. Тем более многоточие – «следы на цыпочках ушедших слов», как очень образно выразился Владимир Набоков.

4. Принцип изложения

Естественно, что описание сущности и символических связей между нею и явлением невозможно посредством понятия. Понятие огрубляет сущность. Приходится пользоваться метафорическими выражениями, парафразами, аллюзиями и т.п. Например, Флоренский описывает движение концепта в его содержательных формах в свете и цвете, а Булгаков – в звуке; Розанов прибегает к совершенно чувственным параллелям (запах и вкус), и т.д. Это и есть идея как вид, видимое явление ее в чувственно осознаваемом мире.

Обращение к символу как основной содержательной форме определялось исторически. Позитивизм до конца осмыслил роль и назначение понятия, и в начале XX века наступило время осознания символа как следующей содержательной формы, не столь скудной и «тощей», как понятие.

Например, у Сергея Булгакова разрушение понятия дано через смещение понятия с категорией (общее понятие и есть категория) и путем дискредитации понятия (категории) через язык.

На этом пути и возникали все соблазны познания, которых Булгаков не избежал. В частности, если, согласно Булгакову, все категории суть только слова (впадение в номинализм), то и категория Бог есть всего лишь слово; именно тут и потребовалось имя как выражение сущности («имя Бога и есть Бог»); если же Бог – не просто идея, но реальность «вещи», тогда подобная формула ведет к концептуализму. Сложность позиции реалиста в том и заключается, что он находится между молотом идеи и наковальней вещи, оперируя только словом; уклонение в ту или иную сторону вполне возможны, они даже неизбежны. Только диалектический реализм в состоянии разрешить возникающие антиномии сознания, чем и занимался всю жизнь Лосев, осознав слабое место символистского реализма.

Всех московских реалистов привлекает к себе Потебня с его теорией внутренней формы и проблемой символа. Это естественно, поскольку именно Потебня и открыл символ научно (за что и не был утвержден в степени за первую диссертацию: позитивизм господствовал). Именно Потебня первым и показал связь символа со словом, утверждение символа через слово в ритуале мифа; именно он и разработал, тонко и с изяществом, проблему становления символа в предложении (суждении, высказывании); именно он говорил о языке как энергии логоса, а не как о завершенном деле творения в слове.

5. Основная классификация

Основное противопоставление во всех описанных системах идет по линии субъект – объект, уже указанной перед изложением авторских концепций. Все они в принципе онтологичны, поскольку онтологизм – сущность реализма. Принципы, входящие в поле объекта, обсуждаются с нескольких сторон: как норма-система, как каузальные связи, как пространство-время.

Все остальные принципы изложения распределены между тремя секторами, символически связанными со сторонами семантического треугольника: сознание – в проблемах «человек в существовании», «свобода», «истина», «ценность»; познание – в проблемах теории познания, соотношения рационального и интуитивного, метода и средства познания, а также в толковании принципов научного знания; знание – в проблемах значения и смысла, содержательных форм концепта в слове, самого слова и в том предельном концепте, который каждый из философов предпочитает в качестве основного.

Соединяя в общем перечислении основные результаты описанных систем, оговоримся, что