В последний раз Фридрих выехал верхом 4 июля 1786 года. Вся Пруссия знала, что земной путь короля приближается к концу. Многие замечали, что смерть Фридриха едва ли вызовет чувство настоящего горя, но все современники, настроенные дружески или враждебно, считали, что уходит необычный человек. Молодой фон дер Марвиц, ставший впоследствии знаменитым генералом, увидел толпу людей, собравшихся в Берлине на Вильгельмштрассе, — король приехал в гости к сестре Амелии. Это была молчаливая толпа, но «каждый там знал, — отмечал он, — что Фридрих провел жизнь, служа им». Фридрих достиг своей цели: защитил Пруссию от всего мира, оставлял ее окрепшей и хорошо организованной, процветающей и с возросшим населением, пребывающей в большей безопасности и обладающей определенным влиянием в Европе.

«Прикройте пса, он дрожит» — таковы последние слова Фридриха, когда он проснулся в полночь 16 августа 1786 года в Сан-Суси. Пес и в самом деле дрожал; а двадцать минут третьего утра 17 августа великого короля не стало. В эту минуту часы в его музыкальной комнате остановились, и их с тех пор больше никогда не заводили. Несмотря на пожелание Фридриха, чтобы его тихо похоронили в саду Сан-Суси, наследник, Фридрих Вильгельм, распорядился о проведении грандиозных государственных похорон, и Фридриха положили рядом с отцом в маленьком склепе в гарнизонной церкви в Потсдаме. Превратности двух самых разрушительных войн в Европе, однако, изменили многое. И после временного переноса в замок Гогенцоллернов тело величайшего из королей Пруссии в 1991 году, более чем через два века было возвращено в Сан-Суси.

Фридриха часто называют человеком, сотканным из огромного числа противоречий, человеком-загадкой. После смерти короля было много споров о его заслугах и недостатках, победах и поражениях. Его прославляли и жестоко хулили. Политику и пристрастия Фридриха — политические, нравственные, военные, литературные — изучали и оспаривали, словно он был все еще жив. Конечно, он являлся воплощением целого ряда качеств, недостатков, вкусов, талантов, мнений, амбиций и предрассудков, которые зачастую кажутся несовместимыми; однако то же самое можно сказать о многих, если не обо всех, людях рассматриваемого периода истории и уж точно о тех, кто был наделен широкими и разнообразными обязанностями, состоял на государственной службе и был открыт для переменчивых ветров грандиозных событий, а также для лести и зависти современников. Фридрих не был идеальным человеческим существом, у которого все мысли и действия гармоничны и рациональны. Он обладал большим, чем у многих людей, количеством граней характера: но он — как большинство людей — был соткан из человеческих желаний, инстинктов и недостатков.

В определенной степени его величие заключалось в необычном сочетании самоанализа и решительности; и в связи с тем, что он был разговорчив и неутомимо записывал свои мысли, оба эти качества можно исследовать. Как правитель, солдат и человек Фридрих непрерывно исследовал свои мысли и побуждения и одновременно действовал на политической сцепе своего времени в яркой манере, которая часто приобретала характер доминирования. Он всегда был уверен в себе, и его неудачи на полях сражений редко становились следствием слабоволия, нерешительности или растерянности.

В поведении Фридриха заметна противоречивость, это означает, что временами его деяния не соответствовали его же идеалам. Кроме того, противоречивость личности Фридриха неизбежно усиливалась его многословностью — когда столько пишешь, она непременно выявляется; юношеский идеализм и амбиции часто усмиряются горькими уроками опыта и прагматизмом. Теория и практика не всегда совпадают. Каждый его шаг или черту характера можно описать противоположными по значению словами. Для одного толкователя это дипломатическая гибкость, для другого — нечистоплотность; для одних — милая скромность и дружелюбие, для других — неприкрытое желание добиться одобрения. Однако если не разносторонность личности Фридриха, то его реальная политика и поведение достаточно изучены, и здесь обнаруживаются целостность и последовательность и как правителя, и как полководца, и как человека. А его здравый смысл почти всегда поразителен.

В первую очередь — суверен, правитель. Истина состоит в том, что Фридрих с годами понял глубинное несоответствие между идеалами Просвещения, так его сначала восхищавшими, и жестокими реалиями политического мира, в котором ему приходилось бороться и выживать. К тому же всегда существовал конфликт, так и не разрешенный, между его верой в реальные выгоды монархической автократии и устойчивой приязнью — столь же искренней — к правам и достоинству человека, идеалам Джона Локка, которыми он увлекался в юности, к идеалам, породившим американскую конституцию, но все это было совершенно чуждо ему с точки зрения политической практики. Фридрих признавал наличие конфликта. Он изучал свои обязанности и в теории, и на практике почти с того дня, как ему было позволено читать, обладал обширными знаниями в области европейской истории: король придет к мысли, что отсутствие таких знаний — огромный минус для любого, кто стремится воздействовать на ход европейских событий. И к моменту восшествия на престол Фридрих уже выработал принципы, которым будет следовать как правитель, причем главным образом самостоятельно, — тогда ему было двадцать восемь лет.

Главные из них — автократия и терпимость. Автократия, как он считал, означает эффективность и беспристрастность. Эффективность потому, что право принятия решений принадлежит одному ответственному лицу, монарху, который может решать и действовать с подобающей неотвратимостью и властностью; беспристрастность потому, что только монарх может регулировать, используя инструмент мудрых законов, поведение одного класса людей по отношению к другому и не допускать несправедливости. Фридрих понимал, что люди могут страдать под гнетом жестоких законов, но еще большие тяготы приносит беззаконие. «Мне предоставили кусочек анархии, чтобы я его реформировал», — писал король, принимая власть над прусскими территориями в расчлененной Польше. Он ненавидел анархию. Однако автократия, по Фридриху, не означала приверженности к деспотичной и беспринципной форме власти — тоталитарной и не связанной высшими моральными нормами. Напротив, его идеалом всегда был монарх-философ Платона, управляющий посредством мудрых законов, которым он тоже подчиняется, грубыми и противоречивыми порывами подданных. Еще в меньшей степени Фридрих считал пригодной концепцию некоего мистического союза между сувереном и народом. Его автократия была прагматична.

Второй принцип — терпимость, особенно в вопросах религии. Фридрих, истинный сын эпохи Просвещения, питал отвращение к тому сорту претенциозных достоверностей, которые могли привести последователей одного мировоззрения к насилию над представителями другого. Иногда его называли — и, когда было выгодно, он и сам так делал — защитником протестантской веры в Европе, но отношение короля к подданным различных вероисповеданий было одинаковым, дружеские связи с религиозной точки зрения — неразборчивыми, а широта воззрений не