Потому что оставил мне тебя,

Чтобы имя его продолжилось в поколениях,

Чтобы дело его ты принял из его рук…

Возвращаясь домой в свои пустые, холодные комнаты, Патимат думала: «Вот погибнет он, и на всей земле не останется человека, который бы продолжил его род».

Вот тогда-то Патимат дала себе клятву: если Зубаир вернется, она обязательно уговорит его жениться.

И Зубаир вернулся. Пуля пощадила ее второго мужа. Ему выпало счастье не только вернуться — одному из немногих, — но и вернуться здоровым. Ни деревяшки вместо ноги, ни сухого кожаного, издающего скрип протеза, ни пустого рукава, заправленного в ремень.

Но, как ни велика была радость Патимат, как ни горько и даже страшно ей было самой, собственными руками отдать свое счастье другой женщине, особенно теперь, когда она истосковалась без его внимания и ласки, все же она не разрешила себе поддаться слабости и исподволь стала приступать к осуществлению своего плана.

Зубаиру, конечно, и в голову не пришло ничего подозрительного, когда в их доме все чаще и чаще стала появляться Зарият, доводившаяся Патимат троюродной сестрой. Зарият была лет на тридцать моложе Зубаира. Но в послевоенном ауле каждый мужчина ценился на вес золота. И это учла Патимат, останавливая свой выбор на молодой женщине; однако Зарият уже испытала горечь вдовства: муж ее погиб на фронте, а ребенок умер.

Сначала Патимат учила ее шить платья. Потом постепенно и незаметно стала приучать ухаживать за Зубаиром: то поручит Зарият погладить ему рубашку, то починить пиджак, а то покормить его, все под предлогом, что ей самой некогда.

В первое время Зубаиру, привыкшему всю жизнь есть, можно сказать, с ее рук, было странно и даже как-то неприятно, когда на стол накрывала их молодая родственница. Но вскоре он к этому привык и даже командовал: «Зарият, дай попить!», «Зарият, что ты там копаешься с ужином!»

Не только Зубаир, недогадливый, как и все мужчины, не подозревал о коварном плане своей жены. Но даже чуткая душа Зарият не давала ей никаких сигналов.

И вот однажды ночью, когда две головы мирно лежали рядом на одной подушке, Патимат поведала Зубаиру свой план.

В первый момент он совсем не понял ее. Потом подумал, что она шутит, и рассмеялся этой забавной шутке. А когда в конце концов до его сознания дошло, что это правда, он отшатнулся от жены как от помешанной.

Но, как говорится, капля долбит камень. «Мы не будем разлучаться, — шептала ему Патимат. — Я останусь в этом доме и буду растить ваших детей. Я буду любить твою жену как родную дочь. Ничего не изменится, кроме, кроме… В общем, Зубаир, я уже совсем старая. Ты останешься без меня, как щепка на морской волне. Пока не поздно, тебе надо иметь детей».

А Зарият она говорила: «Ну и что же, что он старше тебя. Муж и должен быть старше. Ну и что же, что он женат. Мы женаты только по шариату, а в загс мы не ходили. Ну и что же, что мы все трое будем жить в одном доме. Вы будете мужем и женой, а я — вашей бабушкой. Хочу качать ваших детей на коленях».

Кончилось тем, что Зубаир и Зарият расписались в сельсовете.

Однако событие это вызвало возмущение всех женщин аула. Когда-то осуждавшие Патимат за то, что она «окрутила» молодого мужа, теперь они горой поднялись на ее защиту. Как, оставить женщину, с которой, можно сказать, прожита жизнь, и привести в дом молодую жену! Да еще под ту же крышу, на ту же самую супружескую постель! Бедная Патимат, каково ей это терпеть! Бедняжка, из гордости ей приходится говорить, что она сама этого хотела! Но какая женщина уступит своего мужа, да еще любимого! Нет, кого-кого, а их не проведешь. Если Патимат не сумела отстоять свою женскую честь, то они постоят за нее!

И Патимат вызвали в райком. Сначала ее доверительно спросили, почему она не пришла жаловаться на своего мужа. Когда же Патимат объяснила, что ни в чем не упрекает его и даже сама способствовала его женитьбе, ей сказали, что теперь не старые времена и Советская власть не разрешает мужчине иметь двух жен.

На что Патимат спокойно и даже как бы удивившись отвечала, что у Зубаира есть одна законная жена, Зарият, а если они подразумевают под второй женой ее, Патимат, то они ошибаются, потому что она давно разошлась с Зубаиром, а живет в том же доме только потому, что у нее нет другого.

Так что женщинам в ауле ничего не оставалось, как обуздать свое горячее желание защитить «пострадавшую».

…Пока Патимат была охвачена идеей женитьбы своего мужа, пока идея эта существовала еще только в ее голове, она не представляла себе силы той боли, которую ей пришлось испытать, когда молодые, расписавшись, вернулись домой из сельсовета.

И только оставшись одна в пустой комнате, на холодной постели, Патимат с ужасом почувствовала, что переоценила свои силы. Спальню она отдала молодоженам, а сама легла в летней комнате, которая зимой служила им кладовкой. От сырых стен, где по углам обвалилась штукатурка, веяло холодом склепа. И Патимат содрогнулась от ужаса перед тем, что она сделала. Ей показалось на миг, что она очнулась в гробу.

— Зубаир! — крикнула она. Но никто не отозвался. И тогда она поняла, что это не сон, что все свершилось, а значит, отныне жизнь для нее кончилась.

И тогда она вскочила с постели и заметалась по комнате, как зверь, понявший, почувствовавший всем своим нутром, что он попал в клетку, из которой нет выхода.

«Он не должен был этого делать. Не должен! Даже если я уговаривала его. А она, она-то что думала, выходя замуж за женатого человека». И, не в силах больше оставаться в этом доме, в этом жилище, разрушенном своими же собственными руками, она бежала в горы.

Стояла сырая плотная осенняя ночь. Ни огонька в окнах, ни звезды в небе. Она шла по той же дорожке, по которой когда-то умчал ее на вороном коне Магомед Кади… Закрыв глаза, она снова слышала дробь конских копыт, и сильное дыхание коня, и свое обмирающее от счастья и тревоги сердце… Вот и Черные камни, молчаливые свидетели ее короткой любви. Прильнув к холодному, мокрому и скользкому от сырости телу камня, она заплакала. Патимат плакала редко, и потому слезы ее были особенно тяжелы, как слезы мужчины. Но именно эти слезы