– Что все это значит?

Я сел лицом к призракам моих погибших друзей, решительно настроившись вынести эту пытку Тихих.

– У нас нет начала, – ответил Хлыст, отложив точильный камень.

– Нет конца, – добавил Гхен.

– Мы создаем самих себя, – закончила Кэт.

«Мы есть».

– Я этого не сделаю, – снова заявил я, подбирая под себя ногу.

– Сделаешь, – мило улыбнулась Кэт.

– Должен, – сказал Гхен.

– Созидать – значит выбирать, – заключил Хлыст, не опуская меча.

– Кончайте говорить загадками! – рявкнул я, вскакивая на ноги.

Но фантомы просто исчезли, и я снова остался на вершине один, обдуваемый ветрами.

«Слушай!»

Приказ Тихих снова прогремел, как раскат грома, как удар молнии.

– Слушаю! – ответил я, стукнув в грудь кулаком.

Но ответом мне была тишина.

Я уселся на низкий валун и уставился на монолит. Моего отражения в нем больше не появлялось. Спустя несколько минут я встал и, снова сорвав перчатки, дотронулся до холодного камня.

Но мне не послали очередного видения, не заговорили со мной.

Я взвыл и сел у подножия монумента, как Сид Артур перед деревом Мерлина, прислонившись спиной к камню. Возможно, я ненадолго уснул или погрузился в похожее на сон состояние, которое чуть ближе к Смерти. Ничто вокруг не шевелилось, ведь на этой планете не было ничего, кроме гор и изваяний. Не дули даже проклятые ветры.

Такой абсолютной тишины я еще никогда не слышал.

Мы боимся тишины. Однажды я сказал, что тьма – это воплощенный хаос, что во тьме, подобно коту из зловещего ящика Пандоры, могут бродить незамеченными самые разнообразные существа и вещи. Тишина похожа на тьму, только еще глубже. И тьма, и тишина существовали еще на заре времен, но тишина была значительнее, она была холстом, мерилом всех мыслей. Вы, наверное, слышали о людях, которых в тишине сводил с ума звук собственной крови. Это неправда. Дело не в звуке, а в них самих. В тишине люди сталкиваются со своей природой – и природой в целом – и оказываются не способны взглянуть ей в лицо. Во тьме мы встречаемся с созданиями ночи, а в тишине – с созданиями наших собственных сердец… нужно лишь хорошенько прислушаться.

Наступила ночь. За ней – новый день. Я снова опустошил водяной резервуар скафандра, понимая, что он не сможет наполняться бесконечно. Голод терзал меня, перед глазами все плыло, и я уже ожидал появления новых призраков, предлагающих мне еду. Они не появились. Я прошел очную ставку с Гхеном, Кэт и Хлыстом, и пусть они не обвиняли меня, их лица все равно преследовали меня в забытьи. Я не был для них тем, кем должен, я изменил себе. Подвел их и не смог соответствовать тому стандарту, который сам для себя установил. Наказал Хлыста за его заботу, отправил Гхена на смерть. Кэт я тоже мог спасти – если бы только сорвал с цепочки кольцо и приказал боросевской больнице принять ее на лечение.

Но я этого не сделал.

Я ошибся трижды.

В глазах замельтешило, поплыло, словно меня заставляли смотреть туда, куда я не мог. Если вы когда-нибудь замечали краем глаза движение какого-то животного или человека, но, повернувшись, обнаруживали лишь пустой дверной проем, то вы знаете, что я ощущал.

«Слушай».

У меня не осталось сил спорить с потусторонним голосом. Мельтешение перед глазами не прекращалось. Передо мной плясали тени, и я знал, что должен повернуться и встретиться с ними лицом к лицу, встретиться с Гхеном, Хлыстом, Кэт и всеми остальными.

Быть может, я снова умирал? Моя первая смерть была внезапной, и я толком не почувствовал умирания. Эта смерть – если это была смерть – наступала медленнее.

«Слушай».

Я повернул не голову, не глаза, а зрение. Повернул и увидел что-то мерцающее, как те видения, что посылал мне монолит. Я увидел гребень волны времени, бесконечно повторяющуюся горную вершину в бесчисленных вариантах. По левую руку от себя я увидел, что действительно умираю, что меня ждет множество смертей у подножия этого монумента, на вершине горы во вселенной, которой не было. По правую руку… я увидел, как поднимаюсь, увидел, что нужно сделать, чтобы встать, но все это зависело от столь мелких и невероятных факторов, что было почти невозможно. Нужно было отыскать в своем теле слабо теплящиеся химические энергии, проявить волевое усилие, дышать достаточно глубоко, чтобы поймать столь необходимый воздух. Мне оставалось лишь выбрать путь.

Я выбрал.

Встал, и мое видение выбора слилось с реальностью.

Я видел не будущее, хоть и пытался, а настоящее, бесчисленные варианты настоящего. С каждым мигом я приближался к тому, чтобы открыть ящик Пандоры, заранее зная, жив ли запертый в нем кот.

«Созидать – значит выбирать», – повторил голос слова призрака Хлыста.

Пошатываясь, я прислонился к монументу.

– Что происходит? – едва прошептал я.

«Ты начинаешь замечать».

За глазом снова вспыхнула боль, и я привалился к черной колонне.

Я стоял на четвереньках на сером каменном полу, а подо мной переплетались трубки и провода. Усталость как рукой сняло. Я встал и осмотрелся. Надо мной возвышались знакомые своды неземного храма, резные колонны с высеченными крылатыми и перепончатыми тварями будто щупальцами поддерживали готические арки. Печальная, умиротворенная мелодия звучала из музыкальной шкатулки. Спустя мгновение я заметил колыбель, поставленную на месте алтаря. Осторожно, чтобы не раздавить хрупкие трубки, я направился к ней, как уже делал дважды, держа руку на мече.

На этот раз ребенок не плакал. Я слышал лишь звук собственных шагов. Потянувшись к колыбели, я понял почему. Яйцо было целым. Белоснежная, без единого пятнышка сфера размером больше дыни. Витые провода и трубки были подключены к скорлупе, уходили внутрь, а в раме колыбели слабо, в такт музыке, позвякивали какие-то приборы. Бог-эмбрион спал.

Потянувшись, я погладил скорлупу между трубками, не сомневаясь, что нахожусь у колыбели самого Тихого. Не народа, как представляла Валка, а одного существа. Его «мы» было императорским «мы», привилегией сущности, говорившей от лица многих.

Вдали что-то громыхнуло, и я поднял голову. Двери великого храма распахнулись, но я не успел увидеть, кто вошел. Перед глазами все поплыло, потекло под ноги, как свет, размазанный по горизонту событий черной дыры. Мои ноги не двигались, но я выскочил из древнего храма и помчался вдоль ленты серебристого света через бессчетные миллиарды лет, пока не добрался до обратной стороны убитого солнца и не услышал снова, как мой собственный незнакомый голос шепчет:

– Огонь по готовности.

Мой взор обратился вверх, и я увидел серебряную линию, по которой следовал, прямую, как луч лазера. Рядом тянулись другие линии, изгибаясь, прерываясь и заплетаясь, и каждая была длиннее, чем та, по которой я добрался от колыбели к умирающей звезде.