— Ты чего такой суетной? — спросил он Рэя, приступившего к настройке инструмента. — Эй! Тедди наконец согласился отстегивать нам побольше?

— Неа. — Тынь-тынь-тынь.

— Весточка от дядюшки-толстосума? А? Или из Астории от Ронды Энн? Черт, если ты с ней…

— Ни-ни-ни-ни… — Тынь, тынь, тынь-тынь. — Крошка! От перемены погоды у тебя так струны скрючило, что ли? — Тэ-энь, тэ-энь.

Род завалился на бок и окунул газету в поток солнца, рушивший плотину пыльных штор. Вернулся к объявлениям.

— Если ты свои дрова строишь, чтоб вечером полабать, — можешь отрастить еще две руки и прихватить также бас. Потому что я с этим завязал. Достало… десять баксов за ночь, и никаких чаевых за месяц. Я так не играю — что и сказал Тедди.

Рэй оторвался от настройки, ухмыльнулся до ушей:

— Парень… Знаешь, как сделаем? Ты бери всю десятку, а я чаевыми обойдусь. Потому что… вот что значит верный, настоящий друг, вроде меня. Идет?

Ответа из-за газеты не последовало, но в молчании сквозила подозрительность.

— Так идет, о'кей? Потому что, скажу я тебе, Родерик… Потому что ты не держишь уши по ветру, а палец на пульсе. Потому что будет и чай, и кофе с шоколадом, и фарт стоит, и башли будут. Поезд следует до станции «Нэшвилл»[98]без остановок. Хо-хо! Не знаю, как ты, тухлый ты нытик, а я намерен сорвать большой куш. Громадный. Усек?

Пессимист за газетой хранил молчание, усекая лишь, что в последний раз, когда Рэй ворвался в номер отеля таким же окрыленным и радостным, этот придурок доехал на своем поезде не до станции «Нэшвилл», а до станции скорой помощи, вонючей и убогой больнички где-то на задворках Олбани, или Корвалиса, или где-то в той степи, со шлангом во весь свой лягушачий рот, до того заглотнувший горсть нембутала.

— Вставай, парень! — заорал Рэй. — Встряхнись. Бери свою машинку — и зададим жару. Хвост пистолетом, выйди из тени, спакуй свои проблемы в мусорный мешок… — Чэн-н: до. Чон-н. Фа-мажор, соль-септ, соль-мажор, — потому что, парень… — Чэн-н: снова до — и: — «Неба синь мне сияет… неба синь, сколько глаз хватает…»[99]

— Ну, на день-два… — из-за шуршащей газетной гряды повеяло холодным голосом, нагоняющим тоскливую облачность грядущего грозового фронта. — Один-два паршивых денька — и под каким, на хер, небом мы окажемся?

— Валяй-валяй! — Рэй усмехнулся. — Сиди и разлагайся под своей газетой. А этот парень, который перед тобой, будет сегодня в ударе, ажуре, лазури и глазури! Отсюда — и далее везде. И нынче ночью старая «Коряга» озарится радостью и ликованием, отвечаю. Потому что, друже, — чэнь-тинь-тинь, — «неба синь, ла-ла-ла, куда ни глянь…» — ми-ми-ми!

В «Коряге» же Тедди взирает на небесную синь сквозь свои холодные неоновые вензеля и имеет несколько иное мнение касательно внезапной перемены погоды… Голубые небеса бару не в барыш. Дождь нужен, чтоб загнать питухов на насесты у стойки; а в такие дни людишки лимонад хлещут. Нужен дождь, мрак и холод… Вот когда страх-то подступает, вот когда дурни зенки заливают, со страха великие.

Он озаботился на предмет дурней и их дрожи с того самого момента, как Дрэгер, подмигнув, поведал ему, что накануне Хэнк Стэмпер позвонил и сказал: «паршивой игре конец».

— «Паршивой игре», мистер Дрэгер?

— «Всей этой чертовой паршивой игре», как дословно Хэнк сформулировал. Сказал: «Раз уж такой оборот». Тедди, он просто понял, что в срок не уложиться ни при каких обстоятельствах. Оборот… — Дрэгер усмехнулся не без гордости. — Говорил же я, что мы покажем этим дуболомам, нет?

Тедди в ответ зарделся и что-то проквакал-продакал, польщенный тем, что Дрэгер выбрал его в конфиденты, но, с учетом картины в целом, весьма огорченный тем, что всей игре конец. Эта война со Стэмперами, может, и всему городу горе, но его кассе — определенно звонкая радость. И этого звона ему будет не хватать…

— А вы что думаете дальше делать, мистер Дрэгер? — И еще больше будет ему не хватать этого могущественного, мудрого и прекрасного отдохновения от дурней-завсегдатаев. — Обратно в Калифорнию, наверно?

— Боюсь, так. — Культурный и культивированный голос Дрэгера был воистину сладостной интерлюдией — разумный, спокойный, добрый, но не жалостный, как у всех прочих. — Да, Тед, сейчас отправлюсь в Юджин, подвязать кое-какие концы, потом вернусь отметить Благодарения с Ивенрайтами, а далее… назад, в теплые края.

— Все ваши… все заботы разрешились?

Дрэгер усмехнулся через стойку, выложил пятерку за свой «И.У. Харпер».

— А что, Тедди? Сдачу оставь. Кроме шуток, разве ты не находишь, что все заботы разрешились?

Тедди раболепно кивнул: он всегда был уверен, что Дрэгер покажет этим дуболомам…

— Думаю, да. Да. Уверен, мистер Дрэгер… вся эта заварушка, все разрешилось.

Теперь же, спустя день, Тедди уже не был так уверен. Затишье в бизнесе, неизбежно сопровождавшее радость горожан, еще и не начиналось; стартовать оно должно было, по разумению Тедди, с самого испития победной чаши прошлой ночью. Но бизнес его процветал, а не чахнул. Сверившись со своими отметками в голове и прикинув индекс «Кварт на рыло», он обнаружил, что средний уровень прошлой недели перекрыт почти на двадцать процентов. И хотя индекс «Рыла/кубофут-час» был лишь предварительным, ждал пика сегодняшней ночью, вся прочая статистика предрекала изрядное столпотворение. При той интенсивности, с какой мужики уже заваливались в бар, можно было ожидать, что к ночи в «Коряге» пустого места не останется.

Но, в отличие от Рэя, Тедди слишком хорошо знал своих клиентов, чтоб верить, будто бар наполнится радостью. Или триумфальным ликованием. Тедди знал, что для наполнения бара требуются основания посущественней. Особенно при такой отвратительно хорошей погоде. Был бы дождь, гнусил он себе под нос, разглядывая свой неон, жухлый и безжизненный в сиянии солнца, я б еще понял. Был бы дождь, и мрак, и холод — я бы понял, что их сюда согнало, но при такой погоде…

— Тедди, Тедди, Тедди… — Мозгляк Стоукс за столиком у окна щурился на солнце, — Нельзя ли чем-нибудь занавесить это ужасное солнце?

— Прошу прощения, мистер Стоукс.

— Шторой или чем-то подобным? — Он выкогтил на свет свою костлявую стариковскую лапку. — Для защиты усталых старых глаз?

— Прошу прощения, мистер Стоукс. Когда начались дожди, я отправил шторы на чистку в Юджин. Я и помыслить не мог, что солнце снова покажется, совершенно невозможное дело. Но давайте попробуем… — Он повернулся к ящику с тряпками на стирку, за стойкой; отражение Мозгляка в зеркале пусто щурилось, следя за ним. Тупые старые глаза, вечно выискивают, на что бы похныкать… — Возможно, удастся приколоть вот это и кое-как задернуть.