Северовьетнамцы заявили о своей победе и раздавали медали так же щедро, как и американцы. Они утверждали, что 2 мая противостояли трем батальонам морской пехоты и «значительным подразделениям 73-й воздушно-кавалерийской бригады США» — такой бригады попросту не существовало. Их отчет о сражении гласил: «Американский батальон был плотно сгруппирован, поэтому люди погибали и получали ранения в больших количествах… Всего за 30 минут их организованное наступление распалось, и целый батальон был разбит вдребезги… на поле боя осталось лежать больше 200 тел… Кровь американских агрессоров окрасила воды реки Кыавьет в красный цвет… За полдня почти 500 американцев расплатились жизнями за свои преступления»[1001]. Как утверждал летописец ВНА, из десяти оставшихся в живых американцев «двое впали в безумие от пережитого ужаса». Этот рассказ заслуживает внимания хотя бы потому, что позволяет понять, как в современном Вьетнаме XXI в. преподносят историю этой войны. Однако слова героя романа Бао Ниня подчеркивают общность опыта всех пехотинцев, будь то американцы, северовьетнамцы или их собратья с Юга: «Одни люди смелые, другие нет». Северовьетнамские солдаты испытывали уважение к американской огневой мощи, «даже если американцы не понимали их народ».

Спустя полвека трудно оценить сражение при Дайдо иначе, чем как акт совершенной глупости и безумства — точка зрения, разделяемая многими выжившими. По словам 22-летнего санитара «Дока» Питтмана: «Это была абсолютная — абсолютная — дурость, и я всегда считал, что за это кого-нибудь нужно вздернуть на виселице»[1002]. Многие морпехи винили в произошедшем Уэйса, хотя он выполнял настоятельные приказы полкового штаба, сам был ранен, не мог ходить три недели и вернулся к службе только через год. Как к этому отнеслась его жена Этель? «Она была добра со мной — добрее, чем я заслуживал». Многие справедливо возлагают вину на полковника Милтона Халла и генерал-майора Ратвона Макклюра Томпкинса, командовавшего 3-й дивизией морской пехоты. Именно эти старшие офицеры 30 апреля отправили две роты на зачистку берега реки Бозьеу, не имея представления, какие силы сосредоточил там противник, и, что самое труднообъяснимое, после первых ожесточенных столкновений 1 и 2 мая настаивали на продолжении фронтальных атак. Уэйс вспоминал: «Не думаю, что Томпкинс в полной мере осознавал, что происходило. Казалось, он пребывал в каком-то ступоре. На третий день, когда они приказали нам продолжить наступление, я прямо сказал: „Это глупо“»[1003].

Генерал Крейтон Абрамс как-то заметил в разговоре со своими штабными офицерами: «Я все думаю: что, если бы мы могли обменяться с ними [с ВНА] командующими дивизий? Мы бы отдали им парочку наших, они нам — пару своих»[1004]. По его словам, он был уверен, что союзники вряд ли бы проиграли от такого обмена, вероятно думая в этот момент о Томпкинсе. Полковник Халл впоследствии утверждал, что под Дайдо американцы столкнулись с двумя полками ВНА. Его описание ситуации 2 мая являет собой удручающую пародию на реальность: «После трех очень мощных контратак 2-й батальон 4-го полка понес некоторые потери, но дисциплина была на высоком уровне, солдаты были полны боевого духа и рвались продолжить атаку, чтобы отбросить врага назад. Но я… решил, что необходимо дать батальону небольшую передышку»[1005].

Битва при Дайдо очень мало освещена в военно-исторической литературе. Уэйс считает: «Я подозреваю, что Корпус морской пехоты попросту старается это замолчать»[1006]. Возможно, он прав. Если на то пошло, львиная доля вины за все провалы и поражения во Вьетнаме лежит на политиках, которые начали эту войну и упорно ее продолжали. Однако вопиющие ошибки некоторых американских командиров, порой сравнимые с безумием Крымской войны, — такие как сражение при Дайдо, печальным образом усугубляли трагедию этой войны.

Через неделю после сражения при Дайдо, 10 мая 1968 г., в отеле Majestic в Париже американская делегация во главе с Авереллом Гарриманом встретилась с северовьетнамской делегацией во главе с рядовым членом ЦК партии Суаном Тхюи. Выбор Ханоем в качестве эмиссара такой фигуры должен был сдержать волну эйфории, охватившую международное сообщество, которое воспылало иллюзорными надеждами на то, что мирное урегулирование будет достигнуто в течение нескольких недель, в худшем случае — месяцев. Хотя правая рука Ле Зуана — Ле Дык Тхо — также присутствовал на переговорах, главная роль отводилась Суану Тхюи, который, казалось, был не прочь поговорить, но не собирался приходить ни к каким конкретным договоренностям. Американский электорат был сбит с толку, поскольку коммунисты нисколько не ослабили натиска на поле боя, продолжая уничтожать людей и волю к борьбе американцев и их союзников. На самом же деле такова была двойная стратегия Ханоя — «война и переговоры». Неделя за неделей, месяц за месяцем и в конце концов год за годом делегации вели в Париже бесплодные диспуты. Американцы настаивали на том, чтобы войска ДРВ покинули Южный Вьетнам в рамках общего вывода «иностранных сил»; Ханой требовал включить Вьетконг в коалиционное правительство в Сайгоне. Поскольку ни одно из предложений не было приемлемым для противоположной стороны, на протяжении трех лет переговоры пребывали в дипломатическом болоте.

Отказ Линдона Джонсона баллотироваться на второй президентский срок нанес серьезный удар по переговорной позиции США, поскольку только лишь усилил триумф Ханоя и его убежденность в том, что победа близка, несмотря на сокрушительный разгром Вьетконга в Тетском наступлении. В Вашингтоне советский посол Анатолий Добрынин сообщил своему польскому коллеге, что премьер-министр Фам Ван Донг склоняется в пользу нейтрального статуса Южного Вьетнама, чтобы положить конец разрушительной войне[1007]. Возможно, так оно и было, но подлинные правители коммунистического Севера, Ле Зуан и Ле Дык Тхо, занимали абсолютно противоположную — и непримиримую — позицию. Со своей стороны, русские хотели прекратить войну, чтобы перестать оплачивать военные счета Ханоя, и убеждали руководство ДРВ проявить гибкость, но безрезультатно. Добрынин писал: «В Москве было не меньше озабоченности, чем в Вашингтоне… Собственно на заседании Политбюро ругали и американцев, и китайцев, и северовьетнамцев за их нежелание искать компромиссного мирного урегулирования во Вьетнаме… Брежнев как-то раздраженно сказал мне, что не хочет „утонуть во вьетнамских болотах“»[1008].

Администрация США по-прежнему пребывала в заблуждении, что СССР, если захочет, может в любой момент завершить эту войну, особенно теперь, когда китайцы настолько погрязли в ужасах «культурной революции» Мао Цзэдуна, что в 1969 г. вывели из Северного Вьетнама почти всех своих людей. Вашингтон неоднократно призывал Москву выступить в роли посредника. Русские отнекивались, продолжая твердить, что США должны договариваться непосредственно с руководством ДРВ. Американцы не могли понять, писал Добрынин, что при всем своем стремлении к миру в Юго-Восточной Азии СССР, вынужденный соперничать с Китаем за лидерство в социалистическом мире, никак не мог отказаться от поддержки одного из своих самых ревностных революционных клиентов. Москва была убеждена, что победа Хьюберта Хамфри на президентских выборах положит конец войне, поэтому ее эмиссары, впрочем тщетно, пытались убедить Ле Зуана дать кандидату от Демократической партии дипломатическую передышку. Перспектива победы Ричарда Никсона настолько страшила русских, что заставила их пойти еще дальше: они предложили оказать предвыборной кампании Хамфри тайную финансовую поддержку, от которой тот вежливо отказался[1009].