– В другой раз, – сказал Бингэм, хлопая брата по спине. – Ты теперь женатый человек, старый крот. Скачки с препятствиями закончились.

Послышался смех и подтрунивания. Сестра Фредди взъерошила ему волосы. Бинг велел поторапливаться, поскольку умирал с голода. Процессия двинулась дальше, но Индия осталась стоять. Она смотрела, как олень пересек поле и перепрыгнул через каменную стену.

К глазам подступили слезы, но Индия справилась с ними. Она не будет плакать. Возможно, потом, но не здесь и не сейчас. Вместо этого она произнесла клятву. Настоящую. Не те бессмысленные слова, которые она одеревеневшим языком бубнила Фредди. Эти слова шли от сердца. Я люблю тебя, Сид. И всегда буду любить.

– Дорогая, ты идешь?

Индия едва не вздрогнула. Разумеется, это был Фредди. Он ждал ее на дороге. Остальные ушли вперед. Индия посмотрела на него. Улыбка, нацепленная им, чтобы произвести благоприятное впечатление на свою и ее семьи, исчезла. Глаза Фредди были холодными. За его спиной мрачно высился замок Лонгмарш. Индия в последний раз оглянулась на оленя, но тот исчез.

– Да, Фредди. Иду.

Сэр Дэвид Эрскин, парламентский пристав палаты общин, посмотрел в окно на лужайку, где стоял памятник Кромвелю, и нахмурился. Официальная церемония открытия парламентской сессии закончилась. Собравшиеся разошлись, король уехал, а члены обеих палат занялись своими делами. Тишина в Вестминстере соответствовала такому же тихому пасмурному февральскому дню, что должно было бы радовать парламентского пристава, но не радовало.

– Слишком уж нынче тихо, – обратился он к своему помощнику. – Не нравится мне это, мистер Госсет. Совсем не нравится.

– Сэр, вполне вероятно, что он… перевоспитался, и на этот раз нас ждет сессия без каких-либо потрясений, – ответил помощник парламентского пристава.

– Бывает, и корова летает, – усмехнулся Эрскин. – Он что-то задумал. Нутром чую, так оно и есть. Попомните мои слова: еще до конца дня мы обязательно о нем услышим.

Эрскин стоял прищурившись, приложив руку к груди. Сейчас он был похож на старинного главаря шотландского клана, защищающего свою крепость. Отчасти так оно и было. Являясь парламентским приставом, Эрскин отвечал за поддержание порядка в палате общин. За время пребывания на этом посту ему приходилось разбираться с разными людьми и ситуациями: от заблудившихся туристов и душевнобольных посетителей до крикливых заднескамеечников и бомб. Но поведение уважаемого члена палаты от Хакни всегда застигало его врасплох и загоняло в тупик.

– Он теперь министр, – сказал Госсет. – Премьер-министр поручил ему заниматься трудовыми отношениями. Возможно, это заставит его вести себя сообразно новой должности.

– Сомневаюсь, – возразил Эрскин. – Премьер-министр еще не раз пожалеет об этом назначении. Он рассуждает так: некий человек пинает дверь клуба, потому что этого человека туда не пускают. Достаточно впустить, и все будет в порядке. Нашему премьеру невдомек, что этот человек пинает дверь, поскольку хочет разнести в щепки сам клуб.

– Сэр, мне кажется, утром он вел себя вполне благопристойно.

– Именно кажется, – подхватил Эрскин. – Но я наблюдал за ним во время королевской речи и видел его взгляд. Такой взгляд у него бывает всякий раз, когда он злится. Едва король уехал, он тоже улизнул. То и другое меня настораживает.

Утром состоялось официальное открытие сессии парламента, что всегда происходило при новом составе правительства. Церемония была помпезной и зрелищной. Короля Эдуарда встречали толпы приветствующих. Он проследовал по Королевской галерее и занял свое место на троне в палате лордов. Затем, по установившейся традиции, король отправил герольдмейстера за парламентариями палаты общин. И тоже по традиции, парламентарии захлопнули дверь перед самым носом герольдмейстера, утверждая свое право заседать без вмешательства лордов и монарха. Герольдмейстер постучался трижды, после чего дверь открылась, и парламентарии отправились в палату лордов слушать тронную речь короля. В таких речах излагались цели, которые предстояло достичь новому правительству.

– Думаете, его что-то возмутило в королевской речи? – спросил Госсет.

– Зная его, скорее всего, он возмутился тому, о чем не услышал. Король ни слова не сказал о домах престарелых, школах для сирот и приютах для бездомных шелудивых кошек. Одному Богу известно, что́ его возмутило на этот раз. Но я знаю… – Эрскин осекся, услышав негромкое тарахтение мотора; Госсет тоже услышал. – Ну вот, легок на помине. Госсет, так я и знал. Так я и знал!

– Где же он, сэр?

– Там, – ответил Эрскин, махнув в северном направлении.

Человек в инвалидной коляске пересекал Парламентскую площадь. Его коляска двигалась гораздо быстрее, поскольку была снабжена мотором. Коляску изготовила фирма «Даймлер». Максимальная скорость достигала двадцати пяти миль в час. Эрскин знал это по собственному опыту, поскольку часто был вынужден бежать за коляской.

Плохо было одно то, что уважаемый член палаты от Хакни возвращался в Вестминстер. Но еще хуже было другое. За ним шел целый батальон, насчитывавший триста женщин, вооруженных плакатами и транспарантами. Процессию сопровождали газетчики. Они зарабатывали на этом человеке. Он всегда что-то демонстрировал, против чего-то протестовал, постоянно был готов устроить спектакль. Вот и сегодня о нем напишут больше, чем о премьер-министре, подумал Эрскин.

Для многих этот человек был героем, бойцом, святым. Как и все, Эрскин знал его историю. Уроженец Восточного Лондона, сумевший преуспеть. И очень преуспеть. Намереваясь кардинально улучшить жизнь в Восточном Лондоне, он почти шесть лет назад решил участвовать в парламентских выборах от лейбористской партии и, к удивлению всей страны, победил. Но спустя несколько недель после победы один известный бандит стрелял в него. Пуля, застрявшая в позвоночнике, парализовала ему ноги. Будучи не в состоянии выполнять свои обязанности, он сложил с себя полномочии, и после дополнительных выборов его место занял Фредди Литтон, прежде уже занимавший этот пост.

Многие считали, что выходец из Восточного Лондона распрощается с политикой и будет жить так, как живут инвалиды. Но они ошиблись. Он не позволил увечью помешать его политической карьере. О ее прекращении не было и речи. Весной 1901 года он вернулся в политику и занял вакантное место представителя от Хакни, победив на дополнительных выборах. Люди восхищались его подвигом, восклицая, что ничего подобного в парламентской практике еще не было.

Но, как думал Эрскин, сделанное мало интересовало этого человека. Его интересовало только то, что не сделано.

Госсет прищурился, глядя на плакаты.

– «Избирательные права для женщин – немедленно!» – прочел он вслух. – «Честные и равные права для всех!». – Госсет оглядел толпу. – Черт бы его побрал, сэр! С ним и миссис Панкхёрст!