– Мы вчера с вами уже перекинулись парой слов. Вы объяснили мне, почему вам хочется, чтобы все в Широком Доле осталось по-прежнему. Я вам ответила, что это невозможно. – Я помолчала, ожидая комментариев, но их не было. – Джон Брайен говорит, что вчера никто из вас не пожелал остаться и выполнить порученную мной работу. – Я опять позволила себе помолчать и вглядеться в лица окружавших меня людей. Ни один головы не поднял и на мой взгляд не ответил. – И сегодня тоже никто не пришел, – сказала я и жестом велела Джону Брайену отвязать Соррела и подать мне вожжи. – Хорошо, дело ваше. Раз вы отказываетесь работать, я пошлю в Чичестер, и мне пришлют людей из тамошнего работного дома. Они прекрасно со всем справятся и получат те деньги, которые могли бы получить вы. А вы можете продолжать сидеть дома и голодать. А если с работниками из Чичестера возникнут какие-то сложности, я всегда смогу нанять работников-ирландцев. Я вполне могу даже аннулировать ваше право на аренду и передать ваши дома им. – При одной мысли об этом крестьян охватил ужас; по толпе словно дрожь пробежала. Я выждала, когда этот испуганный шепот утихнет, и снова обвела собравшихся взглядом. Все это были люди, которых я хорошо знала. Я не раз работала с ними бок о бок, я общалась с ними с самого раннего детства. И вот теперь я, сидя высоко в двуколке, разговаривала с ними так, словно они были грязью у меня на дороге. – Итак, выбор за вами, – снова заговорила я. – Вы можете либо выполнять ту работу, которая связана с переменами во всем мире, и получать жалованье, которое справедливо назначено приходскими властями, либо голодать. Но я, так или иначе, эти ограды поставлю. И присоединю этот кусок общинной земли к нашим владениям.

Я кивнула Брайену, чтобы он отошел от Соррела, и тронула вожжи, собираясь уезжать. Никто на этот раз так и не сказал мне ни слова, и мне показалось, что они хранили молчание, даже когда я уже отъехала достаточно далеко. Они были потрясены жестокостью той молодой женщины, которую всегда прежде любили. Любили с тех пор, когда она, совсем еще крошка, приезжала в деревню на своем толстом пони. Они были уверены, что их «хорошенькая мисс Беатрис» никогда их не подведет. Но я смотрела на них холодно и настроена была решительно. И я предлагала им страшноватый выбор – голод и независимость или голод и униженное существование при жалком жалованье.

Они вернулись к работе. Естественно, они вернулись. Не такие они были дураки, чтобы идти против того, кто одновременно является их хозяином, землевладельцем и работодателем. Брайен верхом при-мчался в усадьбу, когда у работников был обеденный перерыв, и сообщил, что работа начата и изгороди ставят очень быстро. Он был в восторге.

– Вы их победили! – воскликнул он. – Видели бы вы их физиономии! Ваши слова их совершенно сломили. Жаль, что мы и впрямь ирландцев не позвали. Они бы раз и навсегда отучили эту деревенщину хлопать ушами! Но до чего кислые у них были лица, когда вы уехали, миссис МакЭндрю! Вы прямо-таки одним ударом всех победили!

Я холодно на него посмотрела. Его злобное презрение к моим крестьянам напомнило мне о том, какую странную роль я вынуждена играть. И какими отвратительными рычагами вынуждена пользоваться, чтобы сделать то, что сделать необходимо.

– Ну, хорошо, а теперь возвращайтесь к своим работникам, – довольно резко остановила я его восторги. – Мне нужно, чтобы этот участок земли был как можно скорей подготовлен к весеннему севу.

Я не пощадила себя и, хотя мне было очень больно видеть эти обреченные холмы, все же поехала туда, хотя сейчас, ранней весной, сумерки наступали уже где-то часа в четыре, так что я мало что сумела там разглядеть. Но я все же почувствовала знакомый запах замерзших папоротников и обледенелых сосновых игл, и этот запах пронзил мне сердце. Я, глотая слезы, сидела в своей двуколке на краю дороги, а Соррел нетерпеливо покусывал удила, и перед нами возвышалась новая ограда, отмечавшая границы новых пшеничных полей, которые будут засеяны уже в этом году. А на следующий год мы огородим и осушим еще больше земли, потом еще и еще, пока на холмах не останутся только те поля, что расположены слишком высоко или на слишком крутых склонах, а потому на них может расти только трава и чудесные полевые цветы. Уже через несколько лет исчезнет весь этот участок общинных земель с их округлыми, уходящими вдаль холмами, с долинами, покрытыми сочной травой, а ограда, причинившая жителям нашей деревни столько горя и тревог, станет лишь первым из многочисленных уроков, которые научат их понимать: эта земля принадлежит только нам, мы ее хозяева, а им скоро не будет позволено даже ступить на нее без нашего разрешения. Но за темными очертаниями новой ограды все еще виднелись знакомые вершины холмов и граница общинных земель там, где они примыкали к нашему лесу. И сердце мое болело от любви к этим землям.

А потом я поспешила домой. Мне хотелось поскорей приехать и успеть выкупать Ричарда, а потом надеть на него теплую шерстяную рубашечку, пощекотать его голенький, чудесно пахнущий теплый животик и теплые мягкие подмышки. Мне хотелось причесать его и уложить его волосы прелестными темными локонами, а потом прижаться лицом к его теплой шейке и вдыхать сладкий чистый запах детского тела. Но больше всего мне хотелось увидеть своего сына, чтобы еще раз убедить себя: он действительно у меня есть, и он станет сквайром Широкого Дола, и для этого мне необходимо удержаться на этом страшном, но единственно возможном пути. Мне необходимо убедить себя, что я не сошла с ума, когда вырвала и растоптала сердце той земли, которую так любила.

На следующий день Джон Брайен явился еще до завтрака и ждал меня у дверей моего кабинета. Мне весьма неприязненным тоном сообщила об этом моя горничная Люси, когда я одевалась. Я удивленно подняла бровь и, встретившись с ней в зеркале глазами, лукаво спросила:

– Разве вы так не любите Джона Брайена, Люси?

– А за что мне его любить или не любить? – грубовато ответила она. – Я его почти не знаю. Зато знаю, какова его работа; знаю, что он зарабатывает в два раза больше любого в деревне, но никогда даже медяка не одолжит родственникам собственной жены. Я знаю, что для работы он выбирает только тех, у кого еще силы остались, а молодого Гарри Джеймсона в свою команду ни разу за зиму не включил, хотя тому деньги позарез нужны. Не очень-то я его люблю, это правда. Так ведь деревенские его и вовсе пуще всякой отравы ненавидят.

Я улыбнулась Люси. Себя она, конечно, деревенской больше не считала. И действительно, ее жизнь была тесно переплетена с моей; она с юности служила в господской усадьбе; ее тарелка всегда была полна до краев; однако в деревне у нее была родня, и она всегда была в курсе того, что там происходит.

– Я его тоже не очень люблю, – сказала я. Люси тем временем ловко укладывала мои волосы в высокую прическу, оставив по бокам несколько локонов, обрамлявших лицо. – И потом, ему следовало бы находиться там, где он ведет работы. Спасибо, Люси, все очень хорошо. По-моему, у него снова какие-то неприятности.

Люси послушно отступила назад, потом еще слегка поправила что-то в моей прическе и мрачно заметила:

– Да и как не быть неприятностям, если вы велели огородить те земли, что издавна деревне принадлежали?