Все это следовало непременно успеть сделать. И я должна была успеть, если, конечно, наши юристы поторопятся и если мой кузен согласится подписать договор и отказаться от прав на Широкий Дол. Однако единственное, что я могла, это терпеливо ждать. А Селия могла только писать Джону письма. Одиннадцать ее писем уже лежали в ящике моего письменного стола – по одному в неделю. Каждый понедельник Селия писала ему небольшое письмо на одной стороне обычного листа почтовой бумаги, считая, видимо, что длинное письмо может его встревожить. И потом, она все еще не была уверена, что он ее простил за то предательство. Ее письма были полны такой нежной и невинной любви, какую могли бы испытывать друг к другу двое детей. Каждое начиналось словами «мой дорогой и любимый брат», а кончалось фразой: «Вы каждый день в моих мыслях, а на ночь я неизменно молюсь о вас», и далее следовала подпись: «Ваша любящая сестра Селия».

А содержание писем было целиком посвящено детям, а также погоде и заверениям в том, что я чувствую себя хорошо. «Беатрис здорова и с каждым днем становится все очаровательней», – писала она. Или: «Вам будет приятно узнать, что Беатрис здорова, но я знаю, как она по Вам тоскует». Я лишь горько усмехалась, читая все это. Письма я снова связала, засунула в потайной ящик и заперла на ключ; ключ я спрятала за одной из книг в своем шкафу и пошла переодеваться к обеду – легким шагом, с сияющими глазами. Я придерживалась своего обещания не огораживать общинные земли, пока не минует самый тяжелый зимний период, и ждала марта, но двое суток ясной, совершенно весенней погоды поколебали мою решимость, и у меня не хватило терпения ждать дольше.

Я сказала приходскому сборщику заказов, что намерена обнести изгородью две сотни акров общинной земли, а значит, завтра утром он должен привести мне двадцать человек для выполнения этой работы. Сборщик поскреб в затылке и с сомнением посмотрел на меня. Он был простой человек, и одет он был, как обыкновенный работник – в коричневую бумазею и грубые прочные башмаки; было видно, что у него работа есть и живет он несколько лучше большинства – за их счет, разумеется. Звали сборщика Джон Брайен; он был женат на одной из дочерей Тайэка и перебрался жить в деревню относительно недавно, а потому чувствовал себя более свободным от разнообразных родственных и дружеских связей, которыми славятся коренные деревенские жители. Еще в Чичестере он закончил начальную школу, умел читать и писать, благодаря чему и получил должность сборщика заказов и теперь мог поздравить себя с тем, что является самым высокооплачиваемым и самым ненавидимым из всех жителей деревни. Ко мне он особой любви явно не питал. Ему не нравилось, каким тоном я с ним разговариваю. Он считал себя особенным, значительно выше остальных жителей деревни, потому что был грамотным и имел постоянную работу, которой, правда, большинство крестьян заниматься бы постыдились. Где-то в глубине души меня по-прежнему тянуло к старым традициям и методам хозяйствования, и если жители деревни кого-то недолюбливали или презирали, то примерно те же чувства испытывала к такому человеку и я. Но сейчас мне так или иначе приходилось иметь дело с этим Брайеном, так что я попридержала Соррела и еще раз вежливо ему объяснила, где и когда меня должны ждать работники.

– Им это не понравится, миссис МакЭндрю, – сказал Брайен, и в голосе его отразилось презрение к тем людям, которые могут отказаться работать, когда от них потребуют этого знатные господа и их верные псы вроде него самого.

– А я и не жду, чтобы им это понравилось, – равнодушно бросила я. – Я просто полагаю, что они должны это сделать. Так вы сможете собрать нужное количество людей к завтрашнему утру или же нам следует подождать еще денек?

– У меня найдутся люди, готовые выполнить эту работу. – Он махнул рукой в сторону убогих домишек, где, страдая от безделья, сидели, уронив голову на руки, отцы семейств и смотрели на стол, на котором давно уже не было еды. – В деревне каждому работа нужна. Я могу самых лучших выбрать. Только им все равно это не понравится, миссис МакЭндрю. Раз вы общинные земли огораживаете, значит, им самим туда ходу не будет. У вас могут быть неприятности, миссис МакЭндрю.

– Это мои люди, – сказала я, демонстрируя безразличное отношение местной жительницы к советам чужака. – В моей деревне не может возникнуть таких неприятностей, с которыми я не смогла бы справиться. Вы, главное, людей приведите, а я вас там встречу. Вам самому нет никакой необходимости объяснять им, какую работу они должны выполнить. А если кто-то будет недоволен, то я сама с ним разберусь.

Брайен кивнул, и я, не сводя с него жесткого взгляда, нарочно продолжала придерживать Соррела, пока этот кивок не превратился в полноценный поклон – именно так мне и должны были кланяться жители моей деревни. Затем я скупо ему улыбнулась и весьма неприязненным тоном сказала:

– Всего хорошего, Брайен. Завтра я жду вас в буковой роще с командой из двадцати человек.

Но когда на следующий день я рысцой проехала по дороге и свернула к буковой роще, то увидела, что на границе общинных земель собралось не двадцать человек, а больше сотни. И не только мужчины, но и женщины, и дети, и немощные старики, и даже горстка самых бедных арендаторов и сквоттеров. Собственно, почти вся община Широкого Дола вышла меня встречать. Я остановила Соррела и, не торопясь, стала привязывать его к какому-то кусту. Такого я никак не ожидала, и теперь мне нужно было время, чтобы подумать и взять себя в руки. Когда я, наконец, перестала возиться с вожжами и подняла голову, лицо мое было ясным и безмятежным, а улыбка столь же прелестна, как солнечное утро.

– Добрый день всем вам, – сказала я. И голос мой звучал радостно и звонко, как пенье малиновки; она, сидя у меня над головой на ветке бука, как раз принялась выводить свои трели.

Старики собрались небольшой кучкой, о чем-то совещаясь и подталкивая друг друга, точно мальчишки, пойманные сторожем в саду. Наконец вперед вышел Джордж Тайэк, самый старый человек в деревне, но все еще цеплявшийся за жизнь и за свою лачугу, хотя его всего скрючило от ревматизма, да и руки у него непрерывно дрожали.

– Добрый день, мисс Беатрис, – сказал он с приветливой вежливостью терпеливого человека, который всю жизнь подчинялся чужим приказам, однако сумел не утратить ни самообладания, ни достоинства. – Мы все собрались здесь сегодня, чтобы поговорить с вами о ваших планах насчет общинных земель, – сказал он. У него был мягкий выговор уроженца сассекских низменностей, он родился и всю жизнь прожил здесь, в окружении этих зеленых холмов. Ни его родители, ни его деды никогда не жили в других местах, и, возможно, кости именно его предков покоились в земле на Норманнском лугу. Возможно, именно им принадлежала эта земля до того, как мои предки отняли, украли ее у них.

– Добрый день, дедушка Тайэк, – ласково сказала я. Сегодня, возможно, будет тяжелый день; сегодня я сотворю нечто жестокое по отношению к беднякам Широкого Дола, и все же я не могла не улыбнуться старому Тайэку; я всегда невольно улыбалась, когда слышала медленный, протяжный говор моих земляков. – Я всегда рада вас видеть. – Я старалась быть не менее вежливой. – Хотя я, конечно, несколько удивлена тем, что здесь собралось так много жителей деревни, да и других людей тоже. – Мой взгляд метнулся в сторону арендаторов – моих арендаторов, которые по одному моему слову могли лишиться крыши над головой! Они сразу зашаркали ногами, смущенные моим пристальным взглядом. – Я удивлена тем, что столь многим из вас пришло в голову, что они имеют право высказываться по поводу того, что я делаю на своей собственной земле.