Начало осады ознаменовалось успехом восставших. Посад был взят быстро, при поддержке низов. Но кремль, где укрылся воевода со стрельцами и дворянами, держался крепко. На милосердие казаков защитникам рассчитывать не приходилось, и они были готовы сражаться до последнего.

Разин спешил со взятием Симбирска из опасения оказаться между молотом — полками Барятинского и Долгорукого — и наковальней — Милославским. 10 сентября восставшие приступили к крепости, но их «из города повыбили». Три дня потребовалось, чтобы привести отряды в чувство и решиться на новый приступ. На этот раз Разин атаковал ночью, с намерением зажечь кремль. Снова неудача. Многолюдство позволило атаману прибегнуть к другому, крайне трудоемкому способу осады: был насыпан вал вровень со стенами. С вала стали «метать» дрова, стараясь зажечь деревянные постройки кремля. Милославский, спасаясь от огня, развешивал на стенах полотнища, которые защитники поливали водой.

Наконец на помощь осажденным двинулся Барятинский. 1 октября князь встал на берегу реки Свияги, в двух верстах от города. Против Барятинского выступил сам Разин с казаками. Бой длился с небольшими перерывами несколько дней и отличался редким упорством: «Люди в людях мешались и стрельба ружейная и пушечная были в притин (упор. — И.А.)».

Царским воеводам удалось соединиться, но и тогда исход сражения оставался неопределенным. Правительственным войскам помогла хитрость. В ночь с 3 на 4 октября Барятинский направил к Свияге один из своих полков и велел давать им сигналы — «окрики». Дважды раненный в предыдущих боях Разин не сумел разобраться в обстановке и решил, что со стороны Казани подходят свежие царские рати. Было бы несправедливо все списывать на ошибку атамана и его окружения. Пришла усталость, пошатнулась вера, иссякло воодушевление. Казачья вольница способна была на порыв, сверхъестественное напряжение. Но долгая и напряженная работа, осада без видимой надежды на успех оказались ей не по нутру.

Военная хитрость удалась. Казаки страшно испугались за струги, поставленные на прикол. Лишиться их — значило утратить быстроту передвижения, способность наносить сокрушительные удары и уходить от ответных. Разинцы вместе со своим атаманом бросились к берегу. Оставшейся «пешей рати» было объявлено, что казаки на судах подымутся вверх по реке и обрушатся на неприятельские подкрепления с тыла. Была ли то заведомая ложь или Степан Разин в самом деле намеревался это сделать, неизвестно. Но струги двинулись совсем в другую сторону. Сражение за Симбирск было проиграно. Лишенная лучшей своей части армия восставших уже не могла противостоять Милославскому и Барятинскому. Последовал разгром и кровавые расправы торжествующих победителей, которые с лихвой квитались за пережитые страхи.

Велик соблазн обвинить Разина в слабодушии и даже предательстве. Но делать так — значит сильно упрощать прошлое, примерять нынешние ценности к тому времени, когда существовали иные представления о чести и бесчестии. Разин оставался в первую очередь казацким атаманом, с природной казацкой психологией. Судьба сделала его вождем огромного народного движения. Осознать эту перемену было трудно. Еще труднее перемениться внутренне. Чернь, даже показаченная, но не «выварившаяся» в огромном котле Войска Донского, в глазах казаков оставалась казачеством неполноценным и сомнительным. И если они не сбились в крепкие ватаги, не обзавелись стругами и не оторвались от насиженных мест — кто в том виноват? Казаки испокон веку поступали так, как поступили в октябре 1670 года: противник одолевал, и они, спасая жизнь и добро, стремительно и быстро уходили, чтобы при случае вернуться и отплатить.

В этом не было ничего зазорного. Конечно, казаки оставили новоприставших, оставили не без обмана, но и новоприставшие столь же легко оставляли их, едва казачьи отряды выходили за пределы освобожденных ими уездов. Близость и даже общность психологии и психологического склада участников движения вовсе не предполагает полного тождества. Социальная психология казачества при всем том отличалась от социальной психологии крестьянства.

Неудача под Симбирском оказала огромное влияние на развитие движения. Тем не менее и до, и во время осады, и даже после симбирского поражения восстание продолжало распространяться, охватывая все новые и новые уезды Московского государства. В пламени бунта оказалось все Поволжье, лесное Заволжье, многие юго-восточные и центральные уезды, Слободская Украина. Против местных властей выступили крестьяне, городские низы, приборные люди. В движение вовлекались мордва, татары, чуваши, марийцы. Громили не только местных воевод и приказных, но и «мирских кровопивцев». В одночасье излились все накопившиеся обиды, праведный и неправедный гнев, зависть к удачливым и ненависть к богатым.

От основного войска расходились казачьи отряды, много способствовавшие распространению восстания. Из-под Симбирска на северо-запад устремился атаман Максим Осипов, на юго-запад — казак Михаил Харитонов. В середине сентября были заняты Алатырь и Саранск. Из Алатыря Осипов двинулся к казанским пригородам — Цивильску, Курмышу, Ядрину. В начале октября был занят Козьмодемьянск, откуда восстание «кинуло» за Волгу. В сентябре же поднялись крестьяне сел Лыскова и Мурашкино, которые издавна враждовали с властями Макарьевского Желтоводского монастыря. Против него и был направлен гнев восставших. Вскоре здесь появился Осипов, объединивший крестьян и осадивший монастырь. Борьба шла с переменным успехом, пока в середине октября обитель не была взята и разграблена. Волнения подбирались к Нижнему Новгороду. Казацкие лазутчики сильно смущали низы посада. Однако Нижний устоял, и это была большая удача для правительства.

После взятия Саранска Харитонов двинулся по засечной черте, приводя в ужас местных воевод. Тамбовские казаки и рейтары отказались выступать навстречу ворам, причем объяснения их сильно обеспокоили власти: как де «им биться со своей братьей» и «Бог весть, чьи мы будем». По-разному вели себя и воеводы: один, как в Нижнем Ломове, утек из города в одной рубашке, а другой, как в Керенске, в надежде заслужить милость, выпустил всех тюремных сидельцев. Пенза, Нижний и Верхний Ломов, Керенск сдались без боя. Лишь под Шацком рейтары дали отпор разинцам. Восставшие появились в Темникове, Кадоме и даже заглядывали в Арзамасский уезд, где находился с войсками сам Ю. А. Долгорукий.

К этому времени правительство уже успело провести мобилизацию, позаботившись о создании войска боеспособного и социально устойчивого. В лексику обычных грамот, зазывавших дворян на службу, были внесены даже необходимые коррективы. Дворянам напомнили, в частности, что проливать кровь им на этот раз придется и «за свои домы». Против Степана Разина направили сотни замосковного дворянства и «выборные» солдатские полки Шепелева и Кравкова — лучшее, чем располагало в это тревожное время правительство. В продолжение нескольких дней царь проводил смотр войскам, насчитывающим, по сообщению Рентенфельса, 60 тысяч человек.

Постепенно воеводам удалось перехватить инициативу и начать планомерное наступление на отряды восставших и захваченные ими уезды. Дольше всех продержалась Астрахань, которую удалось усмирить лишь в ноябре 1671 года. Порядок восстанавливался твердо и беспощадно. Людей гроздьями развешивали на виселицах, сажали на колья, четвертовали. Это торжество победителей кажется еще более мерзким, чем расправы Разина и разинцев.