Сзади к нему подошла Рима и произнесла насмешливо:

— Опять попал пальцем в небо.

Кивнув, Ланарк спросил со вздохом:

— Рима, ты когда-нибудь меня любила?

Она рассмеялась, обняла его и поцеловала в щеку:

— Конечно, даже когда ты на каждом шагу надо мной издевался. Опять стреляют.

Они немного постояли, прислушиваясь к щелканью и треску. Рима проговорила:

— Алекса вызвало Управление обороны. Дело очень срочное, но он пообещал, что вернется к тебе, как только сможет. Оставайся здесь и не беспокойся, если придется долго ждать.

— Хорошо.

— Прости, что не могу взять тебя с собой, но Хорэс временами ведет себя как полный идиот. С чего бы такому молодому человеку ревновать меня к тебе?

— Не знаю.

Она рассмеялась, чмокнула Ланарка в щеку и ушла.

Немного погодя он вернулся, прихрамывая, на площадку между монументами и снова сел на краешек гранитной плиты. Он устал и продрог, но ничего не имел против того, чтобы ждать. Вокруг никого не было, но вскоре послышался скрип гравия. К Ланарку приближался некто в черно-белых одеждах, держа в руках камергерский жезл с серебряным набалдашником. Ланарку не удавалось опознать лицо под париком: иногда ему вспоминался Манро, иногда Глопи. Он спросил:

— Манро? Глопи?

— Совершенно верно, сэр. — Фигура склонилась в почтительном поклоне. — Вам дарована необычная милость, отчего, собственно, мы сюда и посланы.

— Кто вас послал? — раздраженно бросил Ланарк. — Институт или совет? Ни к тому, ни к другому я не питаю симпатии.

— Наука и власть в настоящее время ликвидируются. Я представляю Министерство земли.

— Сплошная чехарда названий. Но я на это давно плюю. Не трудитесь объяснять.

Пришедший снова поклонился:

— Завтра в семь минут пополудни вы умрете.

Слова эти совсем заглушил пронзительный крик чайки над головой, но Ланарк превосходно их понял. Казалось, он помнил или ожидал их всю жизнь — как падение матери в тесном коридоре, как руку полицейского у себя на плече. Уши его наполнил гул, похожий на гомон испуганной толпы. Он шепнул:

— Смерть — это не милость.

— Милость — знать когда.

— Но я… я припоминаю как будто, что прошел через несколько смертей.

— Это были репетиции. После следующей смерти ничего от вашей личности не останется.

— Будет больно?

— Не особенно. Уже сейчас вы не чувствуете свою левую руку, не можете ею пошевелить. Через секунду чувствительность вернется, но завтра в пять минут первого то же произойдет со всем телом. На две минуты сохранятся зрение и мысли, но двигаться и говорить вы не сможете. Это время будет самое тяжелое. Когда оно кончится, вы будете мертвы.

От жалости к себе и досады Ланарк нахмурился. Почтительным тоном камергер спросил:

— У вас есть жалобы?

— У меня в жизни недостаточно было любви. Надо бы больше.

— Все на это жалуются. Вы могли бы обжаловать смертный приговор, если бы у вас было более полезное дело.

— Если это намек, что мне нужно пуститься в новые приключения, то спасибо, не хочу. Но что сделается с моим сыном, со всем миром, когда меня не будет?

Камергер пожал плечами и развел руками.

— Ладно, ступайте, ступайте, — сказал Ланарк уже любезней. — Можете передать земле, что я предпочел бы не столь обычный конец — быть убитым молнией, к примеру. Но готов встретить смерть такой, какая назначена.

Камергер исчез. Ланарк забыл о нем, подпер ладонями подбородок и долго следил за проплывавшими облаками. Он слегка волновался — обыкновенный старый человек, но ему было радостно видеть в небе свет.

РИСОВАТЬ КАРТЫ Я НАЧАЛ ЕЩЕ МАЛЫШОМ: ОБОЗНАЧАЛ НАСЕЛЕННЫЕ ПУНКТЫ, ПОЛЕЗНЫЕ ИСКОПАЕМЫЕ, ЛАГЕРЬ ВРАГА И ОПЛОТ ЛЮБВИ. Я НЕ ЗНАЛ, ЧТО ВРЕМЯ МЕНЯЕТ ПРОСТРАНСТВО СУШИ. СОБЫТИЯ ПАДАЮТ, КАК СНЕГ, ПОГРЕБАЯ ПОД СОБОЮ ВЕХИ, И УРОВЕНЬ ЗЕМНОЙ ПОВЕРХНОСТИ РАСТЕТ ПОДОБНО СУГРОБУ.

ТЕПЕРЬ Я ВЗРОСЛЫЙ. КАРТЫ МОИ УСТАРЕЛИ.

Я НАКРЫТ ЗЕМЛЕЙ.

НЕ ШЕВЕЛЬНУТЬСЯ. ПОРА УХОДИТЬ.

Здравствуйте еще раз. В 1981 году, когда «Ланарк» был опубликован издательством «Канонгейт», мне было 45 лет, и я надеялся, что после моей смерти книгу ждет слава. Лондонский издатель сказал, что в США «Ланарк» может стать культовой книгой, в Британии же ожидается меньший успех. Однако с 1981 года он постоянно переиздается, и мне часто приходится отвечать на следующие вопросы.

ВОПРОС. Расскажите о своей биографии.

ОТВЕТ. Если под биографией вы разумеете окружение: первые двадцать пять лет были прожиты в Риддри, благоустроенном восточном районе Глазго, где преобладают муниципальные дома с отделанными камнем фасадами и сдвоенные виллы. Среди наших соседей были медсестра, почтальон, типограф и торговец табачными изделиями, так что я сделался отчасти снобом. Я не сомневался, что Британией владеют и управляют по преимуществу жители Риддри — похожие на моего отца, знакомого с помощником муниципального секретаря (тоже из Риддри) и другими шишками, которым он ни в чем не уступал. Если под биографией вы разумеете семью: мои родные были люди работящие, начитанные и очень трезвые. Мой английский дедушка работал в Нортхемптоне мастером на обувной фабрике и вынужден был переселиться на север, так как работодатели внесли его в черный список как профсоюзного активиста. Мой шотландский дедушка был кузнецом на заводе и церковным старостой. Отец воевал на Первой мировой, после чего сделался агностиком и социалистом. Получил ранение в живот, что обеспечило ему небольшую пенсию от правительства, занимался машинной резкой картона на фабрике, которая пережила депрессию тридцатых годов, и в 1931 году женился на Эми Флеминг, служащей универсального магазина в Глазго. Она была хорошей домохозяйкой и дельной матерью, любила музыку и пела в хоре «Орфей» в Глазго. Отец на досуге увлекался пешим туризмом и альпинизмом, работал на общественных началах секретарем Кемпинг-клуба Великобритании и Ассоциации молодежных турбаз Шотландии. Мама, с тех пор как вышла замуж, не могла уже предаваться стольким хобби; как я теперь понимаю, ей хотелось от жизни большего, но она редко жаловалась. Таким образом, они были типичной супружеской парой. У меня была младшая сестра, которую я изводил; пока мы не разъехались, между нами постоянно шла война. Теперь она стала одним из моих лучших друзей.

ВОПРОС. Какое у вас было детство?