мы начали репетицию. Я высовывал руку с приманкой из‐за края декорации, показывал беркуту. К потрясению всей группы, птица работала так, будто всю жизнь летала через мосфильмовский павильон и садилась мне на плечо, выдергивая клювом кусочек мяса. Тарковский был восхищен и тут же решил усложнить задачу. «Женя, нужно, чтобы вы в последний момент спрятались за холмы, а в кадре птицы садились на них». Не могу сказать, что меня обрадовало это предложение. Я вопросительно посмотрел на дрессировщика. «Не проблема, — сказал он, — можно прятаться, можно падать, они все равно тебя найдут. — И добавил: — Только мясо держи подальше от головы». Я делал так, как просил Тарковский: падал за пыльные холмы. Птицы выполняли все точно, и лишь в последнем дубле беркут не сразу стал вырывать у меня мясо, а приземлился на холм прямо передо мной, глядя на меня стеклянным холодным взором. Оба варианта вошли в окончательный монтаж.

Посмотрев готовый фильм, я был разочарован, увидев, на каком общем плане и какой оптикой это снято. Птицы почти потерялись в масштабе павильона. Княжинский, кстати, предлагал оптику чуть покрупнее. В начале своей карьеры он работал в документальном кино и хорошо знал, как снимать животных или птиц. Тарковский все же побоялся, что они «переиграют» актеров, и выбрал слишком короткофокусную оптику, которая очень «уменьшила» птиц. Кадр получился менее эффектным, чем мог быть.

Далее действие происходило в этом же большом зале с колоннами. Средне-общий план, медленный наезд камеры: из‐за холмиков поднимают головы Профессор и Сталкер. Профессор объясняет, что Писатель испугался.

Монолог Писателя

Общий план. В луже в неестественной позе лежит Писатель. Он пытается встать, делает это как-то несуразно, почти не вынимая рук из карманов. Так ему велел Тарковский. Сзади что-то напоминающее круглый колодец. С трудом поднявшись, Писатель подходит к нему, садится на край. Берет камень, бросает в колодец. Через долгое время оттуда доносится звук его падения. Камера очень медленно движется, приближаясь к Писателю, постепенно выходя на средне-крупный план. Писатель произносит свой главный монолог. Продолжение размышлений, начатых еще на плотине, после сухого тоннеля. Его кредо, разочарование, поиск смысла собственного существования. Писатель отворачивается от камеры, опустив глаза, молчит, резко поворачивается на камеру: «Разве они готовы к этому? — Лицо его наливается ненавистью. — Они ничего не желают знать, они только жрут». Он говорит это, глядя в камеру, как бы высказывая свою боль незримому слушателю. Весь эпизод снят одним долгим кадром.

Общий план. Зала с колоннами и холмиками. Вдалеке стоят Сталкер и Писатель. Сталкер говорит, что Писателю очень повезло: «Теперь вы… Вы сто лет жить будете…» Снизу на крупный план поднимается затылком к зрителю Писатель. Он смотрит на попутчиков, поворачивается на камеру и говорит: «Да… а почему не вечно?.. Как вечный жид?»

Писатель отправляется через зал к Сталкеру и Профессору, на все более общий план, поднимая клубы пыли и оставляя среди холмов белый след. Камера медленно опускается вниз. Этот кадр снимался в рапиде с операторского крана, одним кадром, продолжая визуальную и ритмическую интонацию, рифмующуюся с началом путешествия в Зону.

Крупный план. Радостный Сталкер объясняет, что эта труба — «Мясорубка» — самое страшное место в Зоне. Панорама, отъезд на средний план. Сталкер подходит к окну. За окном открывается и закрывается ставня, в помещении становится то темнее, то светлее. Камера медленно движется справа налево, останавливается, снова движется в том же направлении, снова останавливается. Сталкер смотрит на попутчиков, отворачивается и, глядя в пространство, вверх, читает стихи, написанные якобы братом Дикобраза.

Вот и лето прошло,

Словно и не бывало.

На пригреве тепло.

Только этого мало.

Все, что сбыться могло,

Мне, как лист пятипалый,

Прямо в руки легло,

Только этого мало.

Понапрасну ни зло,

Ни добро не пропало,

Все горело светло,

Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала,

Мне и вправду везло.

Только этого мало.

Листьев не обожгло,

Веток не обломало…

День промыт, как стекло,

Только этого мало.

На самом деле это стихи не брата Дикобраза, а отца режиссера, поэта Арсения Тарковского. В том, как это сыграно, есть что-то умышленное, надрывно-нарочитое, демонстративно «поэтическое». Такова была задача, поставленная Александру Кайдановскому. Самому Саше чтение стихов несвойственным ему высоким голосом очень не нравилось, но он выполнял задачу, поставленную режиссером. Стругацкие и редакторы Госкино СССР долго и безуспешно боролись с желанием Андрея Арсеньевича вставить в картину это стихотворение, считая его не очень уместным. Тарковский убедил сценаристов смириться с ним, а редактуру Госкино попросту проигнорировал.

Писатель почувствовал фальшь интонации и высказал Сталкеру все, что он думал (голос за кадром): «Что ты все юлишь, что ты суетишься… хорошо… смотреть тошно…»

Проходя мимо Сталкера, Писатель закрывает его от камеры своим затылком и поворачивается в профиль. «Судьба! Зона! Я, видите ли, прекрасный человек! А ты думаешь, я не видел, как ты мне две длинных спички подсунул?» Сталкер пытается оправдываться. Весь этот эпизод также снят одним кадром.

Общий план. Из дверного проема комнаты с мертвецами появляется черная собака. Она осматривается, идет по воде, в которой плавают стеклянные пузыри, снова останавливается, отряхивается и замирает.

Писатель (за кадром) обвиняет Сталкера во лжи.

«Комнату с телефоном» и обнявшимися мумиями мы безуспешно снимали в разных интерьерах в прошлом году в Эстонии. Именно о ней спорили Тарковский с Рербергом, конфликтуя. Для ее съемок мы с Димой Бердзекидзе до кровавых мозолей ломали метровую гранитную стену, вырубая и выворачивая стокилограммовые блоки, чтобы Рерберг мог поставить дуговой прибор и сделать возможным холодноватое мертвенное освещение в одном из прошлогодних вариантов.

Фабриков построил в павильоне комнату, очень похожую на одну из тех, что мы снимали в Таллине, но более светлую. По предложению Тарковского, покойников вынесли в отдельное помещение. Было сделано окно со ставнями, чтобы менять характер освещения, якобы от дуновения ветра снаружи. Полы нужно было сделать так, чтобы из щелей выплескивалась вода, если кто-то наступал на доски. Комната была выше остальной декорации, вода утекала, и этого не получалось. Пришлось укладывать гидроизоляцию, которая обеспечила постоянное присутствие воды в щелях пола. Зачем это требовалось Тарковскому, ума не приложу, но он настоял на своем. Никаких игр с зеркалами и отражениями персонажей и мертвецов в этот раз не было. Большая часть