В Москве предложенную американцами «разрядку» и немецкие инициативы встретили настороженно, поскольку СССР пребывал в состоянии общей стратегической тревоги. После столкновений советских и китайских сил на реке Уссури, после того, как стало известно, что Мао ускоренными темпами разрабатывает ядерное и обычное оружие, «окружение» Советского Союза НАТО на западе и Китаем на востоке начало приобретать все более отчетливые очертания. Поэтому представлялось крайне важным договориться с американцами и немцами и виделось абсолютно необходимым не допустить сближения Никсона и Мао в ущерб СССР. Москву также тревожила Ostpolitik Брандта, поскольку та грозила ослабить укрепленную немалыми усилиями обороноспособность ГДР и рано или поздно могла привести к воссоединению Германии. В этих условиях наилучший курс действий состоял в том, чтобы попытаться извлечь выгоду из текущей позиции силы и обеспечить признание Бонном территориального урегулирования в Европе (или хотя бы сделать грядущее поглощение ГДР «управляемым», дабы гарантировать, как заявил глава КГБ Юрий Андропов, что окрепшая Западная Германия «с пониманием отнесется» к советским требованиям).[1311]

Тем временем Брандт продолжал реализовывать свою Ostpolitik. В середине августа 1970 года он заключил в Москве договор с Советским Союзом, по которому ФРГ фактически признавала ГДР и отказывалась от пограничных споров из-за линии Одер – Нейсе с Польшей; ФРГ также подтверждала, что не намерена добиваться пересмотра прежних договоренностей силой. Аналогичное соглашение с Польшей было подписано в начале декабря, а несколько дней спустя Брандт встал на колени у мемориала в Варшавском гетто, каясь за преступления нацистов. В начале сентября следующего года четыре державы-победительницы наконец согласовали статус Берлина. Затем, в самом конце 1972 года, когда геополитические основы уже были заложены, ГДР и ФРГ подписали договор базового регулирования отношений между двумя половинами некогда единой страны. Несмотря на интенсивное давление советской и восточногерманской сторон, Бонн, однако, отказался официально признать ГДР и направить туда своего посла. Вместо этого ФРГ вызвалась учредить «постоянное представительство» и создать министерство, в задачу которого будут входить исключительно «внутринемецкие» дела. В свою очередь, правящий режим ГДР обязался разрешить тщательно контролируемые перемещения населения между двумя государствами, особенно между Западным и Восточным Берлином и в пределах пограничной зоны. Через год после этого Бонн заключил договор с Чехословакией, в котором объявлял об отказе поддерживать далее судетских немцев. Обе Германии вошли в состав Организации Объединенных Наций. Не оспаривая ничьих границ, наоборот, подтверждая территориальный статус-кво, Брандт, таким образом, изменил динамику отношений Востока и Запада и тем самым осуществил фундаментальный геополитический сдвиг в самом сердце Европы.

Советский Союз вполне удовлетворился подобным исходом. «Впервые после войны, – сказал Громыко Верховному Совету СССР в июне 1972 года, – крупное капиталистическое государство, официальный преемник гитлеровской Германии, признало по договору западные границы Народной Республики Польши и установленный раздел Германии на ГДР и ФРГ». Это означает, продолжил он, «дальнейшее укрепление западных границ социалистического содружества».[1312] Теперь Москва могла разбираться с Пекином на востоке с большим спокойствием и уверенностью. При этом СССР рассчитывал на западные инвестиции и продажу излишков зерна по рыночным ценам; так Никсон «подсластил пилюлю» для советского руководства (и для аграрного лобби у себя дома). Тем не менее не Мао и не экономические отношения, а именно Германия оставалась главной заботой Москвы. «Киссинджер считает, что Китай сыграл решающую роль в том, чтобы заставить нас ощутить потребность в налаживании контактов с Соединенными Штатами, – говорил советский эксперт по США Георгий Арбатов. – Но на деле Берлин был гораздо важнее, без него ничего бы не произошло. Признание Восточной Германии было для нас наиважнейшим, и мы не хотели этим рисковать».[1313] Если коротко, СССР поддержал «разрядку» потому, что увидел в ней способ решить «немецкий вопрос».

Если международное соперничество полностью определяло внутреннюю политику после войны, ослабление этой напряженности после 1969–1970 годов породило новую, сложную внутреннюю динамику. В ГДР «разрядка» привела к переменам на политическом олимпе: Вальтер Ульбрихт вынужденно уступил свой пост Эриху Хонеккеру, не столько вследствие разногласий по «разрядке», сколько потому, что последний выказал себя готовым «прислушиваться» к пожеланиям Москвы.[1314] В Западной Германии теперь уже все и вся опиралось на Ostpolitik Брандта.[1315] Отказ от территориальных претензий на Силезию, Померанию и Восточную Пруссию и от стремления к воссоединению с судетскими немцами вызвал чрезвычайно противоречивые мнения, особенно среди националистов в целом и среди миллионов беженцев из Польши и Чехословакии. Консервативные партии, ведомые Францем Йозефом Штраусом, безжалостно критиковали «восточные» договоры. Состоялось несколько громких отставок в руководстве СДПГ и ее партнера по коалиции, СвДП, на протяжении 1970–1971 годов. Но в конце концов эти договоры были ратифицированы парламентом, а в ноябре 1972 года Брандт одержал победу на всеобщих выборах, что показало народное одобрение не только его внутренней политики, но и Ostpolitik, которую постоянно атаковали в ходе избирательной кампании. К концу июля следующего года Брандт выдержал жаркую битву за право заключать подобные договоры в Федеральном конституционном суде.

Среди палестинцев поражение 1967 года и последующий отказ арабских государства «поквитаться» с Израилем побудили ООП не только больше полагаться на собственные силы, но и «глобализировать» ближневосточный конфликт посредством терроризма. Эта тенденция наложилась на устойчивый «дрейф» Европы – в частности, немецких радикалов – в сторону вооруженного противостояния властям. Палестина все увереннее вытесняла Вьетнам в качестве «знамени» европейских левых, особенно в Германии. Летом 1969 года немецкая студенческая делегация побывала на учебно-тренировочных сборах ООП в Иордании. 9 ноября того же года, в годовщину «Хрустальной ночи», немецкие радикалы попытались взорвать молельный дом еврейской общины в Западном Берлине; еврейские кладбища осквернялись по всей стране. Последующее заявление о принятии ответственности поясняло, что подобные действия не являются «крайне правым экстремизмом… Скорее, это важная часть международной социалистической солидарности». Авторы заявления подчеркивали «историческую неправомерность появления израильского государства» и провозглашали «свою горячую солидарность с борьбой федаинов».[1316] Иными словами, международный антисемитизм возвратился в Европу.