— Когда мы были маленькими и смотрели на Люсию… и Барни Парриша, мне часто снилось, будто я летаю. А потом я просыпался и плакал, потому что не помнил, как это у меня получалось. Вот что нам надо, Джок. Заставить людей ощутить то же самое.

Голос Стеллы был переполнен чувствами.

— Джонни, я поняла. Он прав, Джонни. А мы ошибаемся.

— Боже Всемогущий! — взорвался Джонни. — И ты туда же?

— Он правильно говорит, я просто не могла выразить это словами. Мы уже достаточно взрослые, чтобы уметь признавать свои ошибки.

Джонни перевел расстроенный взгляд с брата на жену.

— Я все равно не понимаю, — сказал он. — Мне никогда не был доступен весь этот великий мистицизм. Я просто гимнаст, для меня трюк это всего лишь трюк. Но вы двое летаете лучше меня. Для вас это в самом деле настолько важно?

— Это не просто важно, в этом вся суть полета, — ответил Марио. — Неужели ты не видишь?

— Стел, ты на его стороне?

Она прикусила губу.

— Дело не в том, кто на чьей стороне, Джонни. Как он сказал, в этом вся суть полета. И наша задача через наше шоу показать это людям.

— Проклятье, — нахмурился Джонни. — Раз уж вам обоим это так важно, значит, в этом что-то есть. Забудьте проклятый трюк. Жалко только, что убили на него столько времени и сил. Том, похоже, твоя задумка пролетает.

— Я не против, — сказал Томми. — Я согласен с Марио.

Джонни криво усмехнулся.

— Не буду спорить с эстетами.

Томми удивился, что Джонни вообще известно это слово.

— С вашего позволения вернемся хоть на минуту к делу. Без этого трюка у нас в номере появляется такая дыра, что грузовик проедет. Чем будем заполнять? Сосредоточьте свои эстетские помыслы на этом, а?

Но забравшись на аппарат, Джонни снова улыбался, и Томми подумал: «И в этом он похож на Папашу — не умеет долго сердиться». Вот только заветный проблеск в глазах Марио снова угас.

«Нет, он все еще там. Но Боже, как глубоко. Он появлялся, когда Марио летал. И до сих пор хоть слабо, но показывается. А больше нигде. Даже… — смущенный собственной мыслью, Томми все-таки додумал до конца: — …даже в постели».

Потом рутина тренировки взяла верх, и Томми стало некогда размышлять. Когда они закончили и перебрались в раздевалку, Джонни со смехом натянул свитер.

— Знаешь, Мэтт, по-моему, это первый спор, в котором я дал тебе выиграть. Так нечестно… женщины всегда становятся на твою сторону. Когда мы были детьми, ты объединялся против меня с Лисс, а теперь со Стеллой!

Марио, ссутулившись, сидел на лавке.

— Я не получаю никакого удовольствия от того, что с тобой спорю.

Томми смотрел на него с изумлением.

Он же вне себя от счастья должен быть. В кои-то веки не дал Джонни себя переспорить. Когда дело доходило до чего-то важного, Марио умел быть убедительным и даже весьма красноречивым. А сейчас просто сидит с видом смертельно больного.

Джонни тоже заметил.

— Эй, Мэтт, ты чего? Что-то не так?

— Зуб дурацкий. Дантист поставил какую-то временную пломбу… жутко болит. Дня через три-четыре идти снова. А мне еще надо Барта отвезти. Его машина в ремонте.

Но Томми понимал, что не все так просто. На боль Марио реагировал совсем иначе. Томми знал его слишком долго, чтобы на это купиться. Ему приходилось видеть, как Марио вытворял в воздухе чудеса, и свежие ссадины и ожоги на руках, от которых впору было взвыть, ему совсем не мешали.

Встревоженный, не зная, что еще сделать, Томми предложил:

— Расслабься, Мэтт, я подвезу Барта домой. Ты все равно не в форме, чтобы сидеть за рулем. Поднимись наверх и прими аспирин.

— Аспирин, ну да, — скривился Марио. — Лучше я попрошу у дяди Джо хорошую порцию виски и посмотрю, поможет ли.

— Ты, наверное, попросту отключишься, — сказал Джонни. — А это тебе, полагаю, и надо.

Барт Ридер успел переодеться, и Томми обратился к нему резче, чем намеревался.

— Пойдем, Барт, отвезу тебя домой. Только будешь говорить, куда ехать… Я не знаю, где ты живешь.

— Знаешь, как выехать отсюда на новую трассу?

— Разумеется.

Выбравшись на подъездную дорогу, они несколько минут молчали. Затем Ридер сказал:

— Неплохо водишь. Пробовал выступать на гонках?

— Не выпадало шанса. Когда я был младше, на улицах много гоняли, но мне это всегда казалось глупым занятием. В любом случае, у меня не было своей машины.

За границей съездил разок в Ле-Ман. Только мне не особо нравится сидеть и смотреть. А для участия я не на том уровне.

— Я тоже. Иногда думал, что неплохо бы сесть за руль одной из этих душегубок в «Формуле-1», но свои пределы я знаю. Хотя я дважды ездил с Тони Роджерсом в Милле Милья[5].

— Вряд ли это намного лучше, чем просто смотреть.

— Вот и видно, что ты мало в этом разбираешься. Это единственный шанс попасть на гонку, когда ты не пилот. И поверь, никто не возьмет тебя в свою машину, если ты назубок не знаешь, что там делать. Каждый фунт своего веса надо распределять так, чтобы это помогало пилоту, — Ридер хихикнул. — Я тут подумал, что Тони перед гонкой осматривал меня точно так же, как Мэтт сегодня перед аппаратом. Наверное, эксперт есть эксперт, в чем бы ни было его искусство.

— Искусство?

— Ну да. Гонки — это такое же искусство, как все остальное. Там нужен талант, опыт и специальная подготовка, как и в балете. Или в полете. Или даже игре на скрипке. А помимо всего вышеперечисленного, еще и что-то особенное. Я бросил балет, потому