данными по которым мы располагаем, — подтверждает французский экономист Т. Пикетти,–10 % самых богатых владели практически всем национальным имуществом: доля верхней децили достигала 90 %. Одному проценту самых обеспеченных принадлежало более 50 % всего имущества. В странах отличавшихся особенно высоким уровнем неравенства, таких как Великобритания, доля верхней центили превосходила даже 60 %. В то же время промежуточные 40 % владели чуть более 5 % национального имущества, т. е. практически таким же объемом, что и бедные… Иными словами, среднего класса не существовало…»[3215].

Такое общество, восклицал в 1912 г. британский публицист Х. Беллок, «не может существовать…, потому что подвержено двум очень серьезным нагрузкам: нагрузкам, которые пропорционально возрастают по мере того, как общество становится все более капиталистическим. Первая из них связана с расхождением между моральными теориями, лежащими в основе государства, и социальными фактами, которыми пытаются руководствоваться эти моральные теории. Второе напряжение возникает из-за отсутствия безопасности, к которому капитализм осуждает огромную массу общества, и общего характера беспокойства и опасности, которые он налагает на всех граждан, в частности, на то большинство, которое состоит, при капитализме, из обездоленных свободных людей…, нет больше никаких сомнений в том, что капиталистическое общество должно трансформироваться в какое-то другое и более стабильное устройство…»[3216].

Переломным моментом стала Первая мировая война: «Повсюду среди рабочих царит дух не просто недовольства, — указывал в 1919 г. премьер-министр Англии Ллойд Джордж, — но гнева и даже открытого возмущения против довоенных условий. Народные массы всей Европы, от края и до края, подвергает сомнению весь существующий порядок, все нынешнее политическое, социальное и экономическое устройство…»[3217]. «Мы должны учесть, — отмечал на Версальской конференции, член британской делегации Барнс, — что рабочий и сейчас еще помнит о том, что было до войны, и он твердо решил не возвращаться к довоенным условиям», которые стали «тяжким бременем и огромной опасностью для всего мира… В нынешних условиях массы рабочих обездолены и являются источником постоянной тревоги…, а также источником постоянной угрозы всему миру…»[3218].

* * * * *

«Реформация Капитализма» должна была разрешить две ключевых проблемы, без решения которых дальнейшее развитие человечества было невозможно: социальной справедливости и обеспечения экономического роста:

Равенство и братство

Век девятнадцатый, железный…

Век буржуазного богатства

(Растущего незримо зла!).

Под знаком равенства и братства

Здесь зрели темные дела.

А. Блок, «Возмездие» 1911 г.

Вопрос о социальной справедливости впервые поставила Французская революция, провозгласившая принцип «равенства и братства». Однако, как отмечает Т. Пикетти, «очень высокая степень неравенства в капитале, наблюдавшаяся в XIX веке, в определенном смысле свидетельствует о провале Французской революции… В XIX веке, и в Прекрасную эпоху неравенство в состояниях в республиканской Франции было почти столь же сильным, как и в монархической Великобритании»[3219]. Причина этого заключалась в том, указывал А. Франс, что поскольку «богачи не желали вносить справедливую долю налогов, то бедняки по-прежнему платили за них»[3220].

Вместо «равенства и братства» мир стремительно скатывался к прямо противоположной альтернативе, о которой Джек Лондон писал в 1908 г.: «Капитализм почитался социологами тех времен кульминационной точкой буржуазного государства. Следом за капитализмом должен был прийти социализм…, цветок, взлелеянный столетиями — братство людей. А вместо этого, к нашему удивлению и ужасу, а тем более к удивлению и ужасу современников тех событий, капитализм, созревший для распада, дал еще один чудовищный побег — олигархию». «Я жду прихода каких-то гигантских и грозных событий, тени которых уже сегодня омрачают горизонт, — назовем это угрозой олигархии — дальше я не смею идти в своих предположениях. Трудно даже представить себе ее характер и природу…»[3221].

Теоретические основы олигархии в 1911 г. сформулирует немецкий социолог Р. Михельс, в своей книге «Социология политической партии в условиях современной демократии», в которой он обосновал «железный закон олигархии». Франко-итальянский экономист В. Парето в свою очередь, вывел неумолимость «стабильности неравенства, которое, по его мнению, бесполезно пытаться изменить»[3222].

Продолжающийся рост неравенства наглядно демонстрировали показатели самой демократической и капиталистической страны в мире — Соединенных Штатов Америки: если в 1893 г. 71 % национального богатства принадлежал 9 % американцев, то 10 лет спустя уже–87 % и лишь–1 %[3223]. «В период с 1870 по1914 год мы можем наблюдать в лучшем случае стабилизацию неравенства на чрезвычайно высоком уровне, а в отдельных случаях — бесконечное увеличение неравенства по спирали, сопровождавшееся все более высокой концентрацией имущества. Трудно сказать, — отмечает Т. Пикетти, — к чему бы привела эта траектория, если бы не последовавшие за катастрофой 1914–1918 годов экономические и политические потрясения, которые сегодня, в свете исторического анализа и с высоты прошедшего времени, представляются единственными с начала промышленной революции силами, способствовавшими уменьшению неравенства»[3224].

Кризис Капитализма XIX в. привел к Первой мировой войне и разрушению всех его экономических, социальных и политических основ. И прежде всего «война, — отмечает американский экономист Р. Хиггс, — навсегда изменила источники доходов федерального бюджета: место налогов на потребление (в том числе ввозных пошлин) заняли налоги на доходы, на прибыль и на наследство, особенно сильно обременявшие состоятельных людей и лиц, получающих высокие доходы»[3225].

Отношение к «прогрессивному налогообложению…, — подтверждает Т. Пикетти, — изменила лишь Первая мировая война»[3226]. Однако сама по себе война была только временным потрясением. После войны, замечал ближайший друг президента, американский посол в Лондоне У. Пэйдж, «Преступная роскошь богатых не утвердится снова (лишь) на некоторое время…»[3227]. «Почему же уровень имущественного неравенства, наблюдавшийся в прошлом, — до войны, задается вопросом Т. Пикетти, — не был достигнут вновь?»[3228]

Основной причиной, отвечает на свой вопрос Пикетти, стал взрывной рост социального движения, потрясший все страны, принявшие участие в мировой войне: «волны забастовок грозили парализовать страну», «именно в этом хаотическом и взрывоопасном политическом контексте, на который так же оказала влияние большевистская революция 1917 года, и появился прогрессивный налог в своей современной форме»[3229]. (Гр. 19)

Ключевую роль в этом сыграла именно большевистская революция, приходил к выводу американский историк А. Уорт: «Во всех странах весть о (русской) революции позволила социалистам всех оттенков с новой уверенностью поднять свой голос»[3230]. «Русская революция — революция всемирная…, — подтверждал А. Франс, — Эхо взрыва, происшедшего в России, отдалось в сознании немецких рабочих… На берегах Невы, Вислы и Волги — вот где решаются ныне судьбы новой Европы и будущего человечества…»[3231].

Реформация Капитализма заключалась, прежде всего, именно в утверждении нормы прогрессивного налогообложения. Необходимость ее