восстания лежит именно бездействие, неумелость или преступное поведение уездных и волостных органов власти. К сожалению, нами до сих пор ничего не сделано для изучения конкретных условий, породивших восстание именно в такой-то волости, а не рядом, где живут такие же кулаки, с[е]редняки и бедняки. …Наши главные усилия должны быть направлены в сторону чистки, укрепления и улучшения наших аппаратов»[2750].

Партийно-советские органы стали реагировать на преступления низовых коммунистов с большим опозданием. В октябре 1920 года отдел управления Семипалатинского губисполкома отмечал, что население жалуется на произвол комячеек, дискредитирующих партию и советскую власть. Член Ачинского укома РКП(б) Я. П. Зоссе, выступая 24 декабря на заседании Енисейского губкома, заявил, что местные комячейки «в большинстве своем подрывают престиж и партии, и власти»[2751]. Выразительный и точный портрет сельской власти дали в том же месяце руководители Иркутской губЧК: комячейки в большинстве – это «уродливые явления», возбуждавшие ненависть крестьян наличием «в своем составе крайне неустойчивых в моральном отношении лиц, подчас с уголовным прошлым». В целом же они представляли собой «привилегированную группу лиц, связанных между собою различными шкурными интересами…»[2752].

Томская губЧК 25 октября того же года констатировала, что поступающие в нее и в политбюро арестованные «зачастую препровождаются деревенскими комячейками, которые сами производят аресты». Партийцы при обыске нередко распределяют между собой имущество арестованного. Чекисты велели привлекать виновных за самоуправство, а также через заведующих политбюро и уездных продкомиссаров циркулярно разъяснить всем ячейкам их права и обязанности»[2753]. Циркуляр Томгубкома РКП(б), появившийся уже 30 октября и адресованный всем низовым парторганизациям, детально описывал ситуацию с вооруженным вмешательством местных коммунистов в повседневную жизнь:

По поступившим в губком и губчека сведениям видно, что почти все комячейки, за небольшим исключением, взяли на себя исполнение роли административной власти. Комячейки производят аресты, обыски… <…> Некоторые комячейки работают таким же образом, как и бывшие колчаковские карательные отряды. …Например, в чека имеются жалобы арестованных о том, что их раздевали догола, ставили под расстрел, даже стреляли, клали в рот револьвер, пороли – словом[,] производили пытку для того, чтобы заставить их сознаться в контрреволюционных действиях. <…> Томский губернский комитет… самым категорическим образом запрещает всем комячейкам непосредственно производить обыски, аресты, реквизиции и проч., делая это в случае надобности через соответствующие органы власти: милицию, Советы, волисполкомы…[2754]

Но и этот циркуляр не предусматривал реальных мер воздействия на комячейки, к тому же местные власти явно не собирались подобные меры проводить. Поэтому решения губкома и губЧК совершенно не охладили краснобандитского пыла, остуженного лишь через много месяцев – реальными судебными и партийными преследованиями. Невзирая на позицию губкома, 30 ноября 1920 года начальник Томской уездмилиции К. А. Зыбко постановил прекратить разоружение некоторых комячеек и обязал вернуть им оружие, объясняя, что «…начальники районов [милиции], как люди, имеющие до некоторой степени политический опыт, должны поддерживать молодые комячейки и ставить их на правильный путь…», вооружая при выступлениях крестьян[2755].

Тем временем в соседней Алтайской губернии власти и вовсе толкали местные ячейки, по сути, на террор. В отчете за август–ноябрь того же года Алтайский губком сообщал, что в ответ на бандитские разгромы комячеек и советов он предложил губисполкому издать приказ о репрессивных мерах против кулаков того села, в котором окажется пострадавшая от бандитов комячейка или будет убит инструктор: «Это дало положительные результаты: приказ [о репрессиях] исполняли комячейки и местные советы»[2756], причем исполняли как следует: в ряде волостей были убиты сотни «врагов». Так, Огневская ячейка Бийского уезда уничтожила в 1920 году 200 человек, еще одна – 70, некоторые другие ячейки – от 10 до 20[2757].

Рядовым эпизодом в период Сорокинского восстания на Алтае в начале 1921 года стала расправа 12 членов Санаровской комячейки (среди них были комсомолец и три женщины) над восемью гражданами, очевидным образом ни в чем не замешанными – иначе это дело не попало бы в губернский ревтрибунал, обвинивший карателей-добровольцев в красном бандитизме. В октябре 1922 года Алтайская губКК РКП(б) постановила всю дюжину убийц исключить из партии, но затем решила «ввиду прошлых революционных заслуг обвиняемых перед республикой… просить революционный суд о смягчении им наказания»[2758]. В начале 1921 года арестовывала крестьян в целях борьбы с контрреволюцией самовольная волостная Белоярская «тройка» в Барнаульском уезде[2759].

В ответ появились циркуляры губкома от 22 января и 1 февраля того же года, где явно краснобандитские акции именовались анархическими партизанскими действиями, в результате которых некоторые комячейки превращаются в шайки бандитов[2760]. В июле секретарь Бийского укома РКП(б) Фрейлих телеграфировал в Сиббюро: «Кражи православных священников [в] нашем уезде имели место тчк За самовольные расправы арестовано двадцать восемь коммунистов зпт принимаются энергичные меры по прекращению этого»[2761]. Где не убивали священников, там насиловали монашек: немцы-коммунары, прибывшие в столицу Ойротии Улалу в августе–сентябре 1921 года, увидели, что в предназначенном для их коммуны совхозе, созданном на базе ликвидированного Никольского женского монастыря, несколько дней шла «антирелигиозная кампания», сопровождавшаяся пьяными оргиями с принудительным участием насельниц обители. Как сообщал властям лидер коммуны Г. Ротмунд, директор совхоза Полецкий «устраивал винные гуляния днем и ночью с несколькими милиционерами, женщинами и монашками, во время которых происходили вещи, возможные только в среде бандитов»[2762].

Все циркуляры с требованиями перевоспитания и угрозами наказания не повлекли реального изменения политики, так что в разных концах Сибири долгое время действовали сотни подобных комячеек. За самосуды их подвергали партийным взысканиям, хотя иногда власти были вынуждены распускать целые волостные организации РКП(б). Нэп разъярил сельских люмпенов, до того бесплатно живших за счет внутриволостного перераспределения «излишков», выколачиваемых из зажиточного крестьянства. Томская ДТЧК (дорожно-транспортная ЧК) в сводке за 15–31 марта 1921 года, употребляя такие слова, как «остроумно» и «проделки», констатировала массовые убийства со стороны партизан М. Х. Перевалова и сельских партийцев, особенно Итатской комячейки, где даже чекистов местного уездного политбюро считали «негодным элементом» и желали расстрелять за слабую борьбу с «гадами»:

За данный период в районе Боготола–Ачинска участились случаи таинственного исчезновения людей и убийства.

…Выяснилось, что местные красные партизаны совместно с комячейками после освобождения бывших контрреволюционеров [19]18–[19]19 года Октябрьской амнистией начали освобожденных тайно похищать и убивать. Эти «террористы» вполне убеждены, что они… должны это делать ради пользы дела, указывая на то, что все контрреволюционеры, освобожденные по амнистии… должны опять ловиться и сажаться по тюрьмам[,] и, чтобы снова их не освобождать и не заводить лишнюю канитель… они в