«банду». То был кратчайший путь к славе, и обрести ее можно было лишь одним способом: быть громким, смешным и совершать возмутительные поступки. О, в этом он был хорош!

Первые несколько дней он потратил на то, чтобы осмотреться и найти единомышленников. Одним из его первых друзей — «взрослых» друзей — стал студент из Манчестера, Джефф Магомед, сын индуса и итальянки — высокий, крепкий и вызывающе оригинальный. Ему исполнилось двадцать пять, и он, как и Леннон, не особо интересовался колледжной наукой. Не то чтобы в обоих проявлялась зрелость или яркий талант. За первый курс Джон не превратился в нового Пабло Пикассо. Скорее напротив, первый год в колледже стал для него практически таким же тягостным, как и последний в «Куорри-Бэнк».

Исключением был натурный класс, где позировала нагишом двадцатисемилетняя модель Джун Ферлонг. Но даже полностью раздетая, она умела одним взглядом усмирить хихикающих подростков, которые ежегодно появлялись в начале первого семестра, — и Джона в том числе. Когда Леннон наконец прекратил дурачиться, они с Джун подружились.

Подросткам лишь бы предлог найти улизнуть из класса. И за те дни, когда преподаватели позволяли ученикам прогуляться и посмотреть, что их окружает, — мол, только на пользу пойдет, — Джон увидел город, которого и правда не знал. Это навсегда осталось в его памяти.

Он был парнем из пригорода, а Ливерпуль-8 — таким был почтовый индекс Художественного колледжа — с его мощеными улицами, с рядами особняков эпохи Георгов и Регентства, обветшавших, но некогда величавых, хранил историю города и был самым интересным его уголком. В прошлом, когда Ливерпуль ширился благодаря морской торговле, здесь жили богачи. Но теперь надменные особняки разделили на квартиры и жилые комнаты, и район стал богемным кварталом — тут обретались художники, музыканты, актеры, чудаки, случайные проститутки и студенты расположенного неподалеку Ливерпульского университета. А если еще вспомнить уроженцев Вест-Индии и китайцев, населявших близлежащий Токстет, так это вообще был ливерпульский «плавильный котел». Он находился всего милях в шести от сельского Вултона, но отличался от него, словно небо от земли, и мог вдохновить любое, самое капризное воображение. За годы учебы Джон влюбился в суматошную городскую жизнь, и эта любовь никогда его не покидала.

В Ливерпуле-8 было и еще кое-что весьма интересное: здание, примыкавшее к Художественному колледжу, расположенное прямо за углом, на Хоуп-плейс. То был Ливерпульский институт — школа, где учился Пол Маккартни, новоиспеченный участник The Quarry Men. Мальчишек разделяли лишь кирпичная стена да незапертая дверь, и видеться они могли каждый день, было бы желание. А оно было.

Пол вернулся с летних каникул в конце августа, после чего The Quarry Men в самом скором времени собрались в боевом составе. Репетировали у ударника, Колина Хэнтона, в доме его родителей — и опять же у Джулии в ванной. Впрочем, вскоре Джон и Пол уже встречались отдельно от остальных.

Музыка окружала Пола с детства. Его отец, Джим Маккартни, в юности играл на трубе в духовом оркестре, исполнявшем классический джаз. Мэри, мама Пола, работала медсестрой и очень желала, чтобы сын выбился в люди. Как и Мими, она верила, что достичь успеха поможет лишь образование. Но в 1956 году она умерла от рака груди, прямо на операционном столе, и дальше Пола и Майкла, его младшего брата, воспитывал отец. Шок от ее смерти не только стал горестным ударом для семьи. Позднее Пол пришел к выводу, что это заставило его глубже уйти в музыку, настолько, что он начал сочинять свои собственные песни.

Теперь, сведенные судьбой, Джон и Пол проводили время в доме Маккартни — с того момента, как завершались уроки, и до самого вечера, когда Джим Маккартни заканчивал продавать хлопок и возвращался домой. Там, в Аллертоне, в маленькой кухне на Фортлин-роуд, Джон сидел, склонившись над гитарой, и внимательно запоминал уроки Пола. Постепенно, за несколько недель, они сработались, а затем стали вместе играть и петь.

Тринадцатилетний Майкл Маккартни, тоже ученик Ливерпульского института, часто наблюдал за ними. Новый друг брата его привлекал. «С Джоном никогда нельзя было договориться, — вспоминал он. — Он был таким простым, но в то же время сложным… ну, вы понимаете. Как молодой голодный зверь». В колледже Джон играл роль отвязного парня, всегда смеялся и отпускал плоские шутки. С Полом он был серьезнее и жадно глотал новые знания.

Первая пара концертов с новым участником прошла в «Клубе консерваторов» в близлежащем предместье Норрис-Грин, и сразу же бросилось в глаза, как изменились The Quarry Men. Пол принес в группу и свою музыкальность, и элемент профессионализма, которого у них отродясь не было. Теперь они с Джоном, в черных брюках и в светлых пиджаках с галстуками, стояли вдвоем впереди, у двух микрофонов, а Лен, Эрик, Пит и Колин — в белых рубашках и без пиджаков — держались на фоне. Все деньги, какие мог за них получить «менеджер» Найджел Уолли — это если им вообще платили, — делили поровну. Но было ясно, что The Quarry Men разделились на классы: Джон и Пол — и все остальные.

Осень 1957 года походила на один долгий мастер-класс в рок-н-ролле. Почти каждую неделю из Америки приходила новая классика — только слушай да учись. Джерри Ли Льюис и «Whole Lotta Shakin’ Goin’ On», Чак Берри и его «School Day», The Everly Brothers, поющие в тесной гармонии, со своими «Bye Bye Love» и «Wake Up Little Susie»… братья Эверли, к слову, и не подозревали, что послужили примером — показали Джону и Полу (равно как и Simon & Garfunkel), как они могут звучать, если будут петь дуэтом. Но превыше всех был Бадди Холли в его очках с роговой оправой, спевший вместе со своими The Crickets «That’ll Be The Day», а затем, уже соло, «Peggy Sue». Холли был не просто особенным. Он был чем-то большим. Он не только писал песни — он играл партию соло-гитары и пел. Тот же Элвис почти никогда не играл партию соло-гитары, когда записывался, он просто наигрывал ритм. Да и хиты свои он писал не сам!

А Бадди Холли мог все. Очкарик. Очкарик! Он даже не пытался походить на рок-звезду. Успех ему принесла музыка. После него певцы уже могли выступать в очках со свободной душой, но прошло много лет, прежде чем Джону хватило сил надеть их на публике, — и все равно он снимал их, как только заканчивал что-то читать.

Возможно, важнее была другая идея, которую выразил Холли и услышали Джон и