Пол. Его успех показывал, что талантливые люди, где бы они ни были, могут сочинять песни и, возможно, в один прекрасный день записать их на студии. Холли был не из Нью-Йорка, не из Лос-Анджелеса, даже не из Мемфиса или Нашвилла. Лаббок, штат Техас! Далеко в стороне от любой проторенной дорожки, о которой слыхали Джон или Пол! И он сделал это!

Ими владела мысль о Бадди Холли. Она давала им вдохновение. Оба часами слушали «That’ll Be The Day» и осваивали начальный рифф. «А мы так можем? — наверное, думали они. — Взять фразочку, что у всех на слуху, и сделать из нее песню? Для гитары, баса и ударных?»

К 1958 году The Quarry Men продолжали совершенствоваться в мастерстве, но участие в группе перестало быть веселой шуткой, — и уж явно не для Пита Шоттона и его стиральной доски. И когда школьный друг Пола, четырнадцатилетний Джордж Харрисон, молчаливый, но владевший гитарой лучше любого из них, стал появляться на репетициях все чаще, Пит почувствовал, как его позиции слабеют. Рок-группе не нужна была стиральная доска.

«Я был другом Джона и не хотел говорить — мол, злые вы, уйду я от вас, — напишет Пит в воспоминаниях. — Но в музыку я ничего не вносил. Так, шутковал да помогал таскать инструменты. И мне никогда не нравилась сцена. Я на ней нервничал».

Наверное, Джон и сам это понял. Но не гнать же из группы лучшего друга! Он ждал, пока Пит примет решение сам. И это случилось. The Quarry Men в тот день играли на свадьбе, оба перепили, и Пит набрался смелости и сказал: я устал, я ухожу.

Он думал, Джон расстроится. Но Леннон, очевидно, изо всех сил пытался сказать Питу, как он рад и скатертью дорожка. «Как бы там ни было, — вспоминал Пит, — он схватил мою стиральную доску да как жахнет меня по башке! Доска сломалась и повисла у меня на шее, а он такой: «Ну все, разобрались?» Ну а я что: ну да, говорю, типа все. До пьяных слез тогда ржали».

Оба признали: то был неизбежный поворотный момент. Но Джон не оставлял Пита, пока не нашел нового друга в лице Пола. Много лет по Вултону бродили двое — Леннон и Шоттон. Теперь это были Леннон и Маккартни — совершенно иной тандем.

Позднее, вспоминая дружбу с Питом, Джон скажет: «Я и сам не учился, и Питу не дал». Но Шоттон никогда не жаловался — ни тогда, ни потом.

Джим Маккартни не был в восторге от нового друга своего сына. Ему было пятьдесят пять, он был приверженцем классических традиций и возлагал на сыновей большие надежды. Его очень радовало, что Пол рано проявил музыкальный талант, но на смену радости пришло разочарование, когда мальчик побренчал на фортепиано и бросил. Отец купил ему трубу — сам ведь играл на ней в «Джаз-банде Джимми Мака». Но Пол любил петь. А как дудеть и петь одновременно? Поэтому труба вернулась в магазин и ее заменили гитарой. Джим не возражал против скиффла. В конце концов, терпели же его такие джазмены, как Крис Барбер! Но рок-н-ролл? И равно так же, как родители учеников начальной школы «Давдейл»… равно так же, как учителя средней школы «Куорри-Бэнк»… он не питал любви к «этому Джону Леннону».

Джим видел идеальный путь Пола так: школа — университет — достойная профессия и карьера. Пол был умным мальчиком, учился с опережением и должен был сдать экзамены по латыни и французскому первого уровня сложности на год раньше сверстников. К сожалению, игра на гитаре его отвлекла — хотя немало сил, скорее всего, забрала и смерть матери, — и Пол провалил оба экзамена. Джим считал музыку прекрасным увлечением, но образование было важнее, и теперь он боялся, что Пола собьет с пути этот ушлый Леннон. «Доведет он тебя до неприятностей, сынок», — предупреждал Джим.

Пол не соглашался. Он видел в Джоне то, чего не замечали взрослые. Джон был ярким и забавным. В музыкальном плане они были абсолютно на одной волне, и музицировать он хотел гораздо больше, чем сдавать экзамены. Те часы во второй половине дня, когда они возвращались на Фортлин-роуд — играли вместе, пытались сочинять, да просто слушали пластинки, — были лучшей частью недели для обоих. Когда Пол намекнул, что отец недоволен, Леннон тут же призвал его взбунтоваться.

— Так скажи ему, пусть катится к хренам! — присоветовал он.

Посмел бы он сам вот так сказать Мими? Да никогда в жизни. Вот и Пол отцу тоже ничего такого не сказал.

Среди других людей, которым не нравился Джон Леннон, — а к тому времени, когда ему исполнилось семнадцать, их набралось немало, — были родители его подружки Барбары. Все время, пока они встречались, мир Джона ограничивался мальчишеской бандой, в которой девчонки должны были быть красивыми, восхищающимися, доступными — ну, насколько осмеливалась любая в ту эпоху, когда еще не было противозачаточных таблеток, — и согласными на вторые роли. Он и до Художественного колледжа не был благородным паладином и амуры крутил довольно часто (одно из немалых преимуществ вокалиста музыкальной группы). Джон рассказывал, что потерял девственность раньше всех друзей, еще в школе, но, если учесть его талант к приукрашиванию, возможно, не все подробности ночного рандеву на древнем разбитом надгробии заслуживают доверия.

Что касается Барбары, окончательно их дороги разошлись через несколько месяцев после того, как Джон поступил в Художественный колледж, — без сомнения, к восторгу ее родителей. Он плохо с ней обращался и был не прочь приударить за другими девушками — с явно неплатоническими намерениями, — хотя был бы вне себя от ревности, вздумай Барбара пойти гулять с другим. В конце концов их отношения прекратились сами собой: так часто бывает, когда кто-то из пары уходит в колледж. И Барбара почти никогда не говорила о тех днях, что они провели вместе, — хотя спустя много лет ей часто это предлагали.

Джон никогда не забудет ее и тот период своей жизни, когда перед ним буквально на глазах открывался весь мир и море возможностей. Двадцать лет спустя он вспоминал о ней в интервью на американском радио — когда говорил, сперва язвительно и колко, о нескольких годах своей обычной жизни, которой наслаждался, прежде чем его пленила слава. «Барбара, где ты? Растолстела? Обабилась? Пятнадцать детей? Наверное, годы ада со мной подготовили тебя к чему угодно».

Но чем больше он вспоминал о ней, тем больше проявлялись сожаление и ностальгия. «Вот это-то в прошлом