– В ад.

– Вы не попадете в ад, – успокоила Маргарет.

Но он не мог избавиться от нарастающего внутри ужаса.

– Вы не понимаете.

– Объясните?

У виконта вырвался стон.

– Я никогда их больше не увижу, если попаду в ад.

Ее пальцы сжались сильнее, а потом поднялись к его лицу, обхватив щеки. Твердым холодным прикосновением Маргарет наклонила его лицо.

– Джеймс, я защищу вас от ада.

– Значит, вы мой ангел?

У Мэгги перекосилось лицо. И на одно короткое мгновение он мог поклясться, что его рыжеволосая мадонна собирается заплакать. Но ее лоб разгладился, и карибские глаза поймали его взгляд.

– Да, Джеймс. Я ваш ангел, и я уберегу вас от тьмы. Никто вас туда не заберет. Обещаю.

Джеймс посмотрел на двери, и пламя исчезло. На месте преисподней возникли две массивные резные деревянные панели. Как близко он подошел к бездне. Как близко. И тут он опрокинулся навзничь, ударяясь об пол. Наконец его щека прижималась к холодному мрамору. Он улыбнулся и позволил миру растаять.

Маргарет грызла ноготь. С этой мерзкой привычкой она распрощалась много лет назад, но то, что произошло в церкви после венчания, выбило ее из колеи. Она думала, с епископом случится удар, и если бы он был католиком, то окропил бы святой водой все вокруг, изгоняя из церкви злых духов. Виконт явно вел себя как одержимый. Но Мэгги знала, в чем дело. Это была агония абстиненции. И вопреки его желанию она ввела ему небольшую дозу морфия, как только они прибыли в его городской дом в стиле палаццо рядом с Грин-парком.

Немногие понимали, что резкий отказ от опиума приводил к пугающим видениям и ужасным расстройствам. Галлюцинации часто оказывались хуже и гораздо более ужасающими, чем те, которые возникали под воздействием наркотика. Маргарет видела, как это бывает.

Лихорадка была просто невероятной. Мэгги обернулась через плечо, изучая сильное тело в огромной кровати. Она в жизни не видела такого ложа в столь массивной золоченой раме. Даже в их фамильном имении в Голуэе не было ничего подобного. Над кроватью, превышающей по размеру стену ее старой комнаты, висела захватывающая картина: человека разрывал тигр, его руки были подняты вверх, лицо почему-то спокойное… но песок на земле был покрыт кровью, а его тело терзали массивные челюсти животного. Значит, он идентифицирует себя с тигром, как Мэгги и предполагала.

Но что может заставить человека повесить такое над своей постелью?

Сам Стенхоуп метался под бордовым пуховым одеялом. Беспокойная энергия картины отражалась на его лице. Виконта мучили сны – нет, скорее кошмары.

Но господи боже, в этот момент он был похож на терзаемого муками ангела. Совершенство, скрывающее невыразимые страдания.

Не в силах больше на него смотреть, Мэгги уставилась в холодный вечер позднего ноября. Солнце давно закатилось, хотя из-за низких облаков и непрекращающегося дождя его все равно не было видно.

Где-то недалеко лежал Сент-Джеймс-парк и Букингемский дворец. Маргарет никак не могла поверить, что стоит в этой огромной комнате. Она считала, что эта часть ее жизни закончилась, когда отец отказался от своего титула. Так странно быть владелицей всего богатства графа. А когда-то, давным-давно, это являлось частью обычной жизни. Огромный особняк был таким же привычным, как вечерняя чашка чая. Маргарет любила дом своего детства. Но с годами шелковые гобелены стен выцвели, мраморные камины забились и шумные коридоры затихли, когда ее семью поглотила скорбь по миллионам людей. И наконец, после смерти ее болезненной матери отец взял своих детей за руки и повел их по усыпанной гравием аллее, подальше от того, что он стал считать символом угнетения, в маленький коттедж для работников, где они могли бы искупить грехи высших слоев общества.

Возможно, было безумием связать себя с этим английским семейством. Отец возражал бы против этой идеи, несмотря на то что и граф, и виконт сочувствовали страданиям ирландцев. По сути, Мэгги не могла и подумать, что ее отец, ставший социалистом, сказал бы о ее браке с членом высшего общества. Но дело сделано. Маргарет дала клятву, и она тверда в своем решении. Пауэрзу она нужна сейчас больше, чем когда-либо. Потому что если кто-то, желающий виконту зла, поговорит с епископом, тот без сомнения с радостью засвидетельствует безумие Пауэрза… если только, разумеется, граф не подсластил старому пройдохе пенсион. Так уж устроен мир.

Дверь распахнулась, и появилось лицо графа. Он не вошел, только немного заглянул внутрь и поманил пальцем, словно она должна побежать.

И конечно, она побежала. Прямо сейчас старик нуждается в заверении, что его сын не сделал необратимый шаг в направлении непредвиденного забвения.

Мэгги поспешила по бордовому с золотом ковру, привезенному из какого-то сказочного восточного города, о котором можно только мечтать. Готовая занять свое место как виконтесса и гарант наследия Карлайлов.

– Сегодня все прошло не по плану. – Отец Пауэрза подошел к подносу с напитками и плеснул крепкого бренди в хрустальный резной бокал. Он не сделал, а скорее отхлебнул огромный глоток, не сводя глаз с Маргарет.

Она теперь пила только чай, не допуская и мысли об алкоголе, но все же ей этого слегка не хватало.

– Эти доктора, которым вы его поручили, не разумнее стада баранов.

Граф склонил голову набок, челюсть отчего-то заметно напряглась.

– Неужели?

Маргарет кивнула, желая все ясно и тщательно объяснить. Было очень важно, чтобы семья понимала потребности тех, кто находится в опасности.

– Видите ли, морфий… В настоящее время без него он не в состоянии…

– Мой сын выразил желание, чтобы после выписки его не подвергали действию препарата, и я это одобрил.

Маргарет сбилась с мысли, уверенная, что ослышалась.

– Вы одобрили?

– Он мой сын, и он хочет вылечиться. Это первое за долгие годы его здравомыслящее решение. – Граф подошел к камину и повернулся к ней, как король в обществе прислуги. – Я оплачиваю его медицинское наблюдение. И благодаря вам мы освободили его из того ужасного места. Это из-за их препаратов он стал таким… неуправляемым.

Кого старик пытается обмануть? Себя или ее? Или обоих? От потрясения Мэгги не могла произнести ни слова. Он что, решил просто стереть все воспоминания о неделях, приведших к заточению сына, из своей памяти?

– Он больше не желает принимать это отвратительное зелье. – Граф опустил бокал на мраморную каминную полку и повертел печатку на своем мизинце. Его губы скривились, пока он созерцал рубин. – Я хотел выкинуть вас на улицу и потребовать аннулировать брак, когда вы вытащили из ридикюля тот футляр и… – он сглотнул, на лице проступило отвращение, – и ввели ему этот яд. Я поверить не могу, что вы, так превозносимая за свои успехи, могли совершить такое безрассудство. – Он опустил руки и пригвоздил ее взглядом. – Вы здесь, чтобы помочь ему… а не довести до еще большего безумия. Я не позволю…