конь, а с ним и солдаты,

И бегут, закрыв глаза, раскосые орды.

Скатерть-самобранка белой Сибири

Зацепилась за саблю и несется куда-то.

Много крови пролили очи родителев наших,

А мы уж не плачем – рождаемся сразу старше,

Белой пеной исходят наши глаза.

Елена Шварц. «Смутные строфы» [231] ;

Как на наших на соседев

напал целый рой медведев!

Александр Левин. «Вот ужас!» [232] ;

Много всяческих деревьев возвращается с кочевьев,

возвращается с леченьев после многих приключеньев

Александр Левин. «Буколюшки на переезд с дачи» [233] ;

Всю ночь в корзине мерзли дикобразы

Без одеялов и продуктов без…

А мимо них неслись не то КамАЗы,

Не то машины марки «Мерседес».

Тим Собакин. «Дикобразы» [234] ;

Небо превращалось в море,

по нему бежали рыбы,

а за ними, как смешные,

прыгали вовсю линкоры,

у линкоров зубы взрывов,

пушки очень воронены,

флаги разных государствов,

а матросы все в пижамах.

Давид Паташинский. «скафка» [235].

В некоторых текстах представлены разные системно вариантные формы существительных. Например, у Тима Собакина варьируются формы мух и мухов, а окончание -ов получает и слово уши (вероятнее, ухи):

Выправив тело и дух,

Вспомнив ромашку и клевер

Стаи упитанных мух

Вновь потянулись на север.

Чтобы, тревожа досуг,

Нежно жужжать возле ухов,

Чтобы маханием рук

Мы отбивались от мухов.

Тим Собакин. «Перелетные мухи» [236].

Марина Матвеева ставит рядом формы мужского и женского рода с ненормативными окончаниями:

Нет повести печальнее на свете,

чем повесть об ущербности в поэте,

но нет на свете веселей историй,

чем о преодолении которой.

О распрямленье словом и поступком —

коротких ножков, кривоватых зубков,

помятой рожи, ростика пигмея —

мужчине, женщине – переполненья…

души, конечно же. Чего же боле?

И всякой прочей развесёлой боли.

Марина Матвеева. «Нет повести печальнее на свете…» [237].

Современная поэзия в большом количестве контекстов демонстрирует вариантные окончания именительного падежа слов мужского рода. Собственно, традиция обращать внимание на эти варианты начинается, по-видимому, со стихотворения М. В. Ломоносова «Искусные певцы всегда в напевах тщатся…» со строками

В музыке что распев, то над словами сила;

Природа нас блюсти закон сей научила.

Без силы бéреги, но с силой берегá

И снéги без нея мы говорим снегá;

Довольно кажут нам толь ясныя доводы,

Что ищет наш язык везде от И свободы.

М. В. Ломоносов. «Искусные певцы всегда в напевах тщатся…» [238].

Самый известный пример рефлексии на эту тему во второй половине ХХ века – строки Владимира Высоцкого:

Мы говорим не «штормы», а «шторма» —

Слова выходят коротки и смачны:

«Ветра» – не «ветры» – сводят нас с ума,

Из палуб выкорчевывая мачты.

Владимир Высоцкий. «Мы говорим не „штормы“, а „шторма“…» [239].

Александр Левин противопоставляет грамматические варианты множественного числа слов в таком контексте:

Мы садимся в наш автобус,

собираемся поехать.

Тут кондýкторы приходят,

а потом кондукторá

И кондýкторы нас просят:

«Проездные предъявляйте!»,

а кондукторá велят нам:

«Оплатите за проезд!»

<…>

Повезут ли нас шофёры

до метро без остановок,

или высадят в канаву

удалые шоферá?

Александр Левин. «Мы садимся в наш автобус…» [240].

В этом случае контраст между элементами социального просторечия и литературной нормы не просто семантизируется: кондукторы и кондукторá, шофёры и шоферá оказываются разными персонажами, они не только по-разному говорят, но и по-разному ведут себя. Эти различия и формируют сюжет стихотворения. Но антитеза форм представлена не в речи персонажей, а в речи наблюдателей, которым свойственна языковая рефлексия. Иными словами, в стихотворении обнаруживается лексикализация падежно-акцентологических вариантов[241].

А у Евгения Сабурова находим:

Пока не вернусь я гиппопотамом

к маленькой миленькой девочке Лизке,

пока я играю крестами, листами

и хлопочу над сосиской,

я не достоин свободы. А когда?

Когда я достоин свободы?

Ерунду уносят года.

Всё остальное – годы.

Евгений Сабуров. «Пока не вернусь я к истокам любви…» [242].

Вероятно, здесь обозначена аксиологическая антитеза: строка Ерунду уносят года сообщает о времени жизни человека. Чем он становится старше, тем меньше помнит ерунду. А в строке Всё остальное – годы говорится о разрушительном времени вообще.

Вариантность таких окончаний часто связана с активным употреблением традиционных поэтизмов типа крыла, плеча.

Поэты вносят грамматические поэтизмы в бытовой контекст, отказываясь от их привычной денотативной отнесенности, тем самым они уравнивают высокое с обыденным:

Я думала, что выручит повадка:

поскрипывать пером о сём о том,

не помня, где Эллада, где палата,

плеча одев в халат или в хитон.

Белла Ахмадулина. «Закрытие тетради» [243] ;

Лечу к тебе, теряя тапки, раскрыв куриные крыла, – 

проснулся?! Нет, глаза закрыты, и щеки, улыбнувшись, спят…

Как будто ты еще в утробе, зерном проклюнувшимся сквозь

ночную тьму земли прогретой, растешь, растешь, растешь, растешь…

<…>

Позволь сменить пеленки, о, задумчивый и элегичный!

Надя Делаланд. «Лечу к тебе, теряя тапки, раскрыв куриные крыла…» [244].

Формы плеча, крыла, в прошлом формы двойственного числа, утвердились в поэзии сначала как поэтические вольности, а затем – уже как поэтизмы – стали обозначать символические понятия[245] подобно словам типа чело, очи, уста. У Беллы Ахмадулиной речь идет о поэтическом вдохновении, сначала в иронично-сниженной стилистике (поскрипывать пером о сём о том), а затем – в поддержку мифа о поэте как безумце – в системе контрастов (не помня, где Эллада, где палата, / плеча одев в халат или в хитон). В таком контексте форма плеча, обозначая и телесную предметность, и символ богатырской силы, оказывается точкой пересечения контрастных образов. Надя Делаланд пишет о том, как мать спешит к младенцу. Сочетание куриные крыла, представляя мать наседкой, погруженной в быт, в то же время уравнивает это состояние с поэтическим вдохновением, не случайно младенец назван элегичным.

В стихах других поэтов крыла оказываются у комаров, у моли, мотылей, самолета. Типична ситуация стилистического контраста между грамматическим поэтизмом и сниженной лексикой контекста:

– Где ты, где ты, друг бесценный?

Словно моль над пыльной сценой,

Нагло выпучив крыла,

Ты паришь, чужой, обсценный,

Ангел смерти, но не зла.

Полина Барскова. «Ангел Юго-Западного Крыла, или Исцеление» [246] ;