неупорядоченность, динамичность, и этот художественный смысл помогает увидеть свойства самой категории, а также картину мира поэтов.

Систематизируя основания колебаний в грамматическом оформлении существительных по их отношению к этой категории, А. Г. Нарушевич пишет:

Зону пересечения Поля Одушевленности и Поля Неодушевленности составляют имена существительные, совмещающие в своих значениях семы, отражающие признаки живого и неживого. К ним относятся:

«а» – имена существительные, обозначающие умерших людей;

«б» – имена существительные, обозначающие человека и животных на стадии эмбрионального развития;

«в» – имена существительные, обозначающие микроорганизмы;

«г» – имена существительные, обозначающие животных в качестве пищи;

«д» – имена существительные, обозначающие персонажи мифов, легенд, сказок и фантастических произведений;

«е» – имена существительные, обозначающие кукол;

«ж» – имена существительные, обозначающие игровые фигуры;

«з» – имена существительные, обозначающие совокупности живых существ;

«и» – имена существительные, обозначающие части тела человека и животного (Нарушевич 1996: 4).

Все эти колебания, и не только они, отражены современной поэзией, которая вполне подтверждает высказывание Я. И. Гина, сформулированное им в результате подробного исследования связи грамматической одушевленности с олицетворением:

Совершенно ясно, что никаких формальных преград для грамматического одушевления быть не может – причина в организации плана содержания данной категории (Гин 2006: 50).

При этом поэтические эксперименты с категорией одушевленности указывают как на логику нормы, так и на логику отступлений от речевого стандарта.

Категория одушевленности в языковой игре

Рассмотрим один из многочисленных примеров – стихотворение Александра Левина «Мы грибоеды»:

Не всякий из нас

решится съесть гриб-маховик:

массивен, велик

и скорость имеет большую.

Но опытный грибоед

умеет и сам раскрутиться,

догнать гриба и спокойно

съесть маховик на ходу.

Не всякий из нас

умеет скушать валуй:

коленчат, тяжёл

и страшно стучит в работе.

Но опытный грибоед

сначала съедает подшипник,

и вывалившийся гриб

становится лёгкой добычей.

Не всякий из нас

любит испытывать груздь:

странное ощущение,

и чешутся перепонки.

Но опытный грибоед

специально ищет то место,

где гроздья изысканных грустей

радуют сердце гурмана.

Не всякий из нас знает,

как высасывать сок из маслёнок;

как правильно из молоканок

выплёвывать молоко;

что нужно перед едой

вырубать коротковолнушки,

иначе они в животе

начинают громко скрипеть.

Мы учим своих грибоедиков

подкрадываться к лисичкам,

выслеживать шампиньонов

и всяких хитрых строчков.

Мы учим своих грибоедиков

так съесть белый гриб-буровик,

чтоб зубы остались целы,

и чтоб он не успел забуриться.

Мы любим собраться вместе

и послушать рассказы мудрейшин

о кознях грибов сатанинских,

о доблести и благочестии.

Мы любим своих грибоедиков

и славных своих грибоедок.

Мы любим чесать друг другу

перепонки, наевшись грустей.

Но каждый из нас знает,

что не следует есть мухоморов,

даже если ты очень голоден,

даже если счистить все мухи.

Потому что мы – грибоеды!

И предки у нас – грибоеды!

Поэтому нас, грибоедов,

не заставишь есть мухомор!

Александр Левин. «Мы – грибоеды» [270].

В русском литературном языке слово грибоед имеет значение ‘жук, живущий в грибах и гнилой древесине и питающийся главным образом грибницей’ (Словарь современного русского литературного языка 1992: 335). Это значение известно далеко не всем носителям языка, о чем свидетельствует его отсутствие в словарях Ожегова и Шведовой, в словаре Ушакова и даже в словаре Даля. Интернет дает словарную ссылку только на Большую советскую энциклопедию. Однако в литературе это слово встречается, например, в таком тексте:

В старых грибах между трубчатым слоем и мясом шляпки всегда проделаны какие-то черные норки, овальные, вытянутые в ширину. Мне ни разу не удалось видеть в грибе самих грибоедов (Владимир Солоухин. «Третья охота»).

Прозрачная внутренняя форма слова делает его потенциально возможным для обозначения любых существ, которые едят грибы, в том числе и для людей.

Грамматический сдвиг от неодушевленности к одушевленности при назывании грибов соответствует типичным явлениям разговорного языка. Но, в отличие от узуса на границе нормы, в поэтическом тексте грамматическая метафора, связанная с категорией одушевленности, порождает нестандартные сочетания.

В стихотворении Левина омонимическая и паронимическая игра слов состоит в причудливом варьировании форм винительного падежа, совпадающих с формами то родительного, то именительного. Отчасти это варьирование связано с тем, что «грибы в народных представлениях занимают промежуточное положение между растениями и животными[271]; наделяются демоническими свойствами» (Белова 1995: 548)[272], отчасти с особенностью поэтического мира Левина: для этого мира типичны единство и взаимные трансформации органических и неорганических сущностей, что отражено заглавием первого сборника поэта – «Биомеханика», в состав которого включено это стихотворение.

Так, сочетание догнать гриба создает противоречие не только между нормативной неодушевленностью и контекстуальной одушевленностью[273], но и между обычным представлением о статичности гриба и метафорой движения, основанной на омофонии моховик — маховик[274]. А динамика маховика (детали, приводящей машину в движение) тоже относительна: сам он не перемещается в пространстве. Так что глагол догнать метафоричен и при объекте маховик[275].

Присутствует здесь и другой образ, в котором маховик – метонимическое обозначение машины, которую можно было бы догнать. Если при восприятии текста приоритетен маховик как механизм, слово гриб представляет собой перифразу, а если приоритетен гриб (поскольку в название стихотворения входит слово грибоеды), то омофония слов моховик – маховик дает импульс к развертыванию метафоры. То, что гриб скорость имеет большую, можно понимать и как воплощение потенции, заданной грамматическим одушевлением гриба. Возможны и другие объяснения скорости: грибы быстро съедаются, быстро растут (в языке есть устойчивое сравнение растут как грибы). В стихотворении игра слов основана и на многозначности глагола догнать, и на выражении грибная охота (ср.: догнать зверя), и на жаргоне наркоманов: «Догоняться – пить или употреблять наркотики после того, как некоторое количество уже выпито (или употреблено)» (Юганов, Юганова 1997: 70). Кроме того, в общем жаргоне распространено употребление слова догонять в значении ‘понимать, догадываться, соображать’ (Химик 2004-а: 145).

Поскольку игровая стилистика всей этой строфы направлена на смешение органического и неорганического, омонимия захватывает и многие другие слова: раскрутиться – и ‘осуществить вращение до максимума’ и ‘проявить максимальную успешную активность’, на ходу – и ‘во время движения механизма’ и ‘во время собственной ходьбы’.

Во второй строфе название гриба валуй фонетически порождает у автора ассоциацию с коленчатым валом, поэтому и гриб валуй оказывается коленчат, тяжел и совершенно абсурдным образом страшно стучит в работе. Фонетически подобным и этимологически родственным словом валун называют камень. Коленчатым гриб валуй вполне можно себе представить: у него есть утолщение в середине ножки. В словаре Даля отмечено и такое употребление слова: «Валуй м. кур. орл. сиб. человек вялый, неповоротливый, ленивый, разиня, ротозей; валанда, валец, валюга» (Даль 1978: 162). Вполне вероятно, что название гриба вторично по отношению к названию ленивого человека (то есть языковая метафора основана на олицетворении).

Подшипник оказывается в стихотворении съедобным, вероятно, потому, что название этой детали по словообразовательной структуре напоминает названия грибов подберезовик и подосиновик.

Каламбур третьей строфы Не всякий из нас любит испытывать груздь побуждает заметить энантиосемию (противоположность значений) слова испытывать: этот глагол, обозначая