на ветру), которая свойственна кодифицированному литературному языку.

Стилистически эти формы маркированы как элементы социального просторечия:

Птички поют языком в мартý

детским, звенящим, ласковым —

старые песни (те, что коту

пелось налево сказками).

Надя Делаланд. «Капли стекают в тихую муть…» [179] ;

Говорят, кто родился в маю,

Как ни прячься за тюлевой шторой,

Всё тоска догрызется, который,

Похватает игрушку свою

И качает на самом краю.

Мария Степанова. «Невеста» [180] ;

Не кляни, навь-судьба, клятием кукушечку,

Не клинь впереклин кликушечку горькую,

На калиновом кусту не калечь кукушаточек.

Полетит она слеподырая за коломенскую версту,

Найдёт криком-крикмя Христа на кресту,

Залетит ко Христу в смерть-пазуху.

Сергей Круглов. «Кукушечка» [181] ;

Вот уже бересту

скручивало пламя.

На жестяном листу

блины выпекались сами.

Михаил Дидусенко. «Я ли где-то прочел…» [182] ;

И мне глаза тот дым, я помню, ел.

В то лето Белый конь в сердца смотрел.

Что видел он? – Звериную тоску,

Да седину у многих на виску.

Олег Охапкин. «Белый конь» [183] ;

На усу моем хвоста

Чистой речи белый мед

В соловьиных языках

И под выпивку сойдет

Анри Волохонский. «Алеше по случаю праздника» [184] ;

А наутро – глянешь в запад

На обиженных полях

Там железный ходит лапоть

В ячменю и в журавлях.

Анри Волохонский. «Фома…» [185] ;

Коль рыло спит на самом алтарю,

Так дух уже взыскует чифирю.

Иль грезит о другом каком безвредном пьянстве.

Так – на Руси, иначе – в мусульманстве.

Анри Волохонский, Алексей Хвостенко. «Русский и Интеллигент» [186].

Ненормативная флексия -у может быть спровоцирована нормативной в однокоренных словах, например, в саду → в зоосаду:

Все забудешь: имя и беду,

Поезд жизни, лязгнувший на стыке…

В Доме скорби, как в зоосаду,

В час обеда – радостные рыки.

Ольга Бешенковская. «В Доме скорби свечи не горят…» [187].

У Александра Левина в стихотворении о коте форма на дому противопоставлена ее фразеологической связанности:

Толстый Василий лежал на дому,

розовым носом спускаясь во тьму.

Запахи лавра, лаванды и роз

Толстый Василий имел через нос.

Ах, Толстый Василий, твой дом на холме

   розовым носом сияет во тьме.

Великий надомник, сиятельный князь,

   ты наш во тьме негасимый вась-вась.

Александр Левин. «Толстый Василий» [188].

Норма предполагает флексию -у в предложном падеже слова дом (с предлогом на), когда речь идет о работе, которая выполняется за зарплату дома (она и называется надомной работой), или когда говорится врач (портниха, нотариус) принимает на дому[189]. В тексте же предлогу на придается буквальное пространственное значение, а следующей строфе подвергается деконструкции слово надомник.

У Владимира Строчкова форма в … полкé является элементом цитаты из песни, звучавшей в фильме Евгения Карелова «Служили два товарища»[190] (первые три строки стихотворения со всеми их диалектно-просторечными грамматическими формами полностью совпадают со строками песни):

 Служили два товарища, ага.

 Служили два товарища, ага.

 Служили два товарища в однем и тем полке.

 Сидели два товарища тихонько в уголку.

 Один из них был Эрихом, ага.

 Один из них был Эрихом, ага.

 Один из них был Эрихом, Марией был другой.

 В угле они сидели и оттуда ни ногой.

 Вот Эрих и Мария, и ага,

 Вот Эрих и Мария, и ага,

 Был умных два товарища, а третий был дурак.

 Служили оба-трое, ну а третьим был Ремарк.

Служили два товарища примером, ага,

а третий был, паскуда, офицером, да-да.

И были два товарища, к примеру, два бойца,

а третий был писатель, ламца-дрица-гоп-ца-ца.

Вот пуля прилетела, и ага,

другая прилетела, и ага,

и третья прилетела, и подумала, ага,

и мимо пролетела: глаз нецелкий у врага.

А первая-вторая, и ага,

попали вдвох в товарищей, ага,

и вот уж два товарища лежат в земле сырой,

и нет уж двух товарищей, а третий стал герой:

зарыл он двух товарищей, ага,

забыл он двух товарищей, ага,

а вспомнил двух товарищей – и написал роман.

Изрядное чудовище товарищ был Ремарк.

Владимир Строчков. «Служили два товарища, ага…» [191].

В четвертой строке автор демонстративно не рифмует полкé — уголке, а вместо этого продолжает грамматическую тему ненормативного предложного падежа формой в уголку. Далее включается семантическая игра с омоформами слов угол и уголь: В угле они сидели и оттуда ни ногой. В конце текста появляются абсурдная синтаксическая рассогласованность фразы (Был умных два товарища) и абсурдное числительное оба-трое.

Весь этот грамматико-семантический карнавал порожден тремя именами Ремарка, автора знаменитого романа «Drei Kameraden», в русском переводе «Три товарища», а также устойчивым представлением о том, что в персонажах романов воплощаются разные черты личности авторов.

В стихотворении Марии Степановой грамматическая аномалия в своем уму основана, прежде всего, на фразеологическом подтексте:

Было, не осталося ничего подобного:

Сдобного-съедобного, скромного-стыдобного.

Чувства раздвигаются, голова поет,

Грязно-белый самолет делает полет.

Ничего под праздники не осталось голого:

Ты держись за поручни, я держусь за голову,

У нее не ладятся дела с воротником,

И мигает левый глаз поворот-ни-ком.

(Горит золотая спица,

В ночи никому не спится.

– ЮКОС, ЮКОС,

Я Джордж Лукас.

Как вам теперь – покойно?

Что ваши жёны-детки?

Все ли звездные войны

Видно в вечерней сетке?

Спилберг Стиви,

Что там у нас в активе?

Софья Коппола,

Где панорама купола?

Ларс фон Триер,

Хватит ли сил на триллер?)

Лётчица? наводчица; начинаю заново,

Забываю отчество, говорю: Чертаново,

Говорит Чертаново, Банный, как прием?

Маша и Степанова говорят: поём.

А я ни та, ни ся, – какие? я сижу в своем уму,

И называть себя Марией горько сердцу моему,

Я покупаю сигареты и сосу из них ментол,

Я себя, как взрывпакеты, на работе прячу в стол,

А как стану раздеваться у Садового кольца —