видный православный богослов, как протопресвитер Александр Шмеман (1921–1983), начинает одну из своих книг, посвященную таинствам[29], словами материалиста Людвига Фейербаха: «Человек есть то, что он ест». А внимательный взгляд на отношение людей разных стран и эпох к пище и ее приему позволяет увидеть, что не всё материальное низменно.

Прием пищи в мистическом измерении

Хорошо известно, что в ранней Церкви Евхаристическое богослужение непосредственно соединялось с братскими трапезами – вечерями любви (агапами). Со временем агапы отодвинулись на время непосредственно после Божественной Литургии. В Средние века они вовсе исчезли из обихода христиан; сохранились лишь некоторые их рудименты, не осмысляемые адекватно (просфоры, антидор, теплота, пасхальный артос и т. п.). Однако первоначально собственно трапеза как прием пищи была неотделима от Евхаристической трапезы. Самое раннее свидетельство об этом мы обнаруживаем у святого апостола Павла (1 Кор 11, 17–34), когда в контексте своих замечаний по поводу недостойного поведения христиан на таких вечерях он повествует об установлении Христом Евхаристии.

Рассуждая об этом Таинстве, современный католический духовный мыслитель священник-иезуит Уильям Джонстон (1925–2010) в своей книге «Христианская мистика сегодня» пишет:

Мистицизм приема пищи вообще не чужд Востоку. Вспомните эстетическое и духовное измерение китайской кухни. Вспомните о японской чайной церемонии. Европейцы XVII в. были поражены и удивлены тем, что японцы могли развить искусство и духовное значение чаепития.

В еврейской традиции мы тоже обнаруживаем мистическое понимание трапезы. Я сам испытал это, когда был приглашен разделить пасхальную трапезу с несколькими моими друзьями в Иерусалиме. Отец благословил детей; он прочел из Книги Исхода и толковал им ее, тем временем как они весело задавали вопросы. Мы выпили четыре бокала вина и вкусили семейную трапезу. Именно тогда я по-настоящему понял, что трапеза может быть религиозным опытом. Я смог погрузиться в ту пасхальную вечерю, на которой Иисус установил Таинство Евхаристии.

Кроме того, в Кумране я посетил развалины ессейской трапезной с кафедрой, откуда монах читал Писание собравшейся общине. Тогда я вспомнил, что и в христианской монашеской традиции трапезная – также священное место, место тишины, где, пока монахи едят, читается Писание…

Еда, обычная еда, священна по двум причинам. Во-первых, это празднование смерти и жизни. Плоды земли умирают, чтобы стать жизнью в нас – как часть нас. Во‑вторых, еда священна как знак и залог дружбы и любви между теми, кто ест вместе. Неудивительно поэтому, что значительная часть общественного служения Иисуса совершается Им во время еды…[30]

Действительно, читая Евангелие, мы постоянно видим Христа именно во время вкушения пищи – от Каны Галилейской до встреч после воскресения, когда Иисус ест с учениками хлеб, и печеную рыбу, и сотовый мед… Великое Таинство нашего спасения установлено Им не только тоже во время ужина, но и в виде приема пищи и питья. Более того, этот ужин к тому времени уже более тысячи лет ежегодно совершался каждой еврейской семьей или общиной как воспоминание и празднование спасения, которое Бог даровал и продолжает даровать.

Для нас, христиан, совместная трапеза не утрачивает своего мистического смысла. Поэтому заслуживает всякой похвалы то, что в различных частях христианского мира мало-помалу начинает возрождаться практика агап. (Многие верующие справедливо отмечают то, что как-то неестественно сразу же после Божественной Литургии всем расходиться восвояси.)

Пасхальное разговение по сути дела может рассматриваться как одно из проявлений агап. И если нет возможности разговеться всей общиной, то пусть эти агапы пройдут хотя бы в семьях. Благословение же пасхальной пищи в храме становится одним из знаков того освящения всей нашей жизни, которое призвана осуществлять Церковь.

В одной из средневековых латинских молитв освящения пасхальных яств говорится: «И да будут брашном спасительным для верных Твоих, которые, принося Тебе благодарение, будут вкушать их по дару воскресения Господа нашего Иисуса Христа…» Конечно, хорошо, если кулич будет «свячёным». Но церковный обряд освящения окажется лишен всякого смысла, если праздничная трапеза не будет посвящена Христу. Последнее не означает, что, сидя за столом, мы должны обсуждать богословские вопросы или то, как сегодня прошло богослужение. Важно другое: радость о Христе, Который умер за нас и воскрес.

Брачный пир

О Евхаристии Священное Предание говорит не только как о трапезе, но и как о пире; к тому же – о брачном пире; или, чтобы быть точнее, – о начале того брачного пира Агнца в Царствии Божием, участвовать в котором мы призваны.

В 5-й главе Послания святого апостола Павла к Ефесянам союз мужа и жены в браке рассматривается по аналогии с союзом Христа и Церкви, в котором Христос – Жених, а Церковь – Невеста. Жених и Невеста (а не муж и жена), потому что окончательное осуществление этого брачного союза произойдет лишь в Царстве Небесном. «Сия тайна велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви», – говорит апостол (Еф 5, 32).

Союз (Завет) между Христом и Его Народом, Церковью, – Новый Завет – установлен на Тайной вечере. «Сия есть Кровь Моя Нового Завета», – говорит Иисус над чашей. Не случайно в Мессе латинского обряда тайноустановительные слова сопровождаются возгласом священника «Тайна веры» (либо «Велика тайна нашей веры»), напоминающим нам о словах Послания к Ефесянам.

В дни, непосредственно предшествовавшие Страстям, Христос постоянно говорил о Царстве Божием притчами о брачном пире и о Женихе. Эти притчи звучат в православном богослужении первых дней Страстной седмицы, предваряя Великий четверг.

Брачный символизм притч и других речений Христа продолжает образность Ветхого Завета, где союз между Богом и Его народом тоже рассматривался в категориях супружества или отношений между возлюбленным и возлюбленной.

Конечно, тайну Евхаристии невозможно понять умом. Тем не менее столь объемные и многогранные образы для того и существуют, чтобы помочь нам глубже ее осмыслить или просто ощутить. В свете всего сказанного о Евхаристии интересны размышления замечательного французского католического богослова, также иезуита, Франсуа Варийона (1905–1978):

Евхаристия – Таинство Христа, дающего Себя в пищу людям, чтобы преобразить их в Себя и таким образом создать Свое Мистическое Тело, которое есть Церковь («мистическое» не противопоставляется «реальному»). Для того, чтобы это понять, надо помнить, что основной замысел Божий состоит в том, чтобы соединить всех людей в любви и сделать их общниками Своей жизни. […] Бог приобщился нашему человечеству, для того чтобы мы приобщились Его Божеству. Иными словами, наше человеческое естество предполагает наше обожение, творение существует ради союза.

Союз занимает поистине исключительно важное место в Библии – со всеми своими различными этапами от Ноя до Иисуса Христа, Который освящает «чашу