На какой-то миг мне показалось, что он собирается что-то объяснить, но тут, глянув на часы, он торопливо сказал:

— А в общем, времени все равно уже не осталось.

Мне ужасно хотелось разговорить его.

— Мы можем встретиться и позже, если хотите, — предложил я.

Но он не принял моего предложения:

— Нет-нет, ни в коем случае, не в эти дни…

Сняв очки, он посмотрел на меня добрыми, близорукими глазами. В эту минуту он почему-то напоминал карандашный портрет лорда Байрона, который я видел когда-то.

— Впрочем, именно поэтому ты можешь на меня положиться. Раньше я бы наверняка стал взвешивать, как себя вести. Но сейчас… в последнее время… я как-то не вижу причин мучить себя моральными проблемами…

Я ничего не понял, по крайней мере — тогда, но допытываться явно не имело смысла. Вежливо поблагодарив его, я вышел и осторожно закрыл за собой дверь.

Настроение стало получше. Было даже не так уж важно, о чем именно мы с ним говорили, — главное, у меня возникло ощущение, что хоть кому-то на свете небезразлично, что со мной происходит. Я до того взбодрился, что всю дорогу от автобуса к дому насвистывал какую-то песенку. Еще издали я увидел, что в окнах темно. Гараж был распахнут настежь и пуст — отец с матерью уехали, каждый на своей машине.

Войдя в дом, я попробовал включить свет. Странно — кто-то вывинтил все лампочки. На ощупь пробираясь в гостиную, я вдруг услышал за спиной тихий сдавленный кашель. Не успел я повернуться на звук, как чья-то быстрая невысокая тень, проскользнув справа от моего плеча, бросилась к выходу. Хлопнула входная дверь, и все стихло.

Отыскав в кладовке новые лампочки, я вкрутил их. В гостиной царил полный ералаш: подушки на полу, мебель сдвинута, выпотрошенные ящики стола и шкафа свалены в кучу посреди ковра, рядом со своим содержимым. Все картины висели косо. Незваный гость явно не был вором или взломщиком. Он что-то искал. Но что именно? Все ценные вещи оказались на месте. Кое-как восстановив порядок, я разбудил тетку, которая умудрилась проспать весь этот тарарам. Она тут же заныла насчет своего (давно покойного) Марвина, который обязательно должен меня завтра сфотографировать в замечательном зоопарке города Индианаполиса по случаю моей бар-мицвы. И тут зазвонил телефон.

— Алло, — сказал я. Ответа не было. На другом конце провода не вешали трубку, но и не дышали в нее. Там ждали. Напрягая слух, я уловил тишайшее покашливание, почти неотличимое от далеких помех на линии. Буквально в следующий миг до меня дошло, что точно такое же покашливание я слышал не только здесь, в гостиной, несколько минут назад, но и тогда, в туннеле Линкольна, когда тот неизвестный сел ко мне в машину. Молчание длилось целую вечность. Потом он заговорил:

— Ты помнишь дату и знаешь, кого нужно предупредить…

Я молчал.

— Срок на исходе. Осталось всего шесть дней.

Он снова кашлянул, и мне явственно представился его палец, опускающийся на рычаг телефона.

— Минуточку! — закричал я, но он уже повесил трубку.

Было около десяти. Я сидел дома один — тетка не в счет, — не зная, что делать с самим собой — с этим сочетанием нервозности, гнева и страха. Наверно, именно в такие минуты люди начинают курить, пить или сходить с ума, но у меня пока что не хватало опыта в подобных вещах, и потому я всего-навсего полез в холодильник — за мороженым. Открыв морозильник и разворошив в поисках мороженого несколько заледенелых пакетов мяса и буханок хлеба, я наткнулся на ту самую вещь, поисками которой, по-видимому, занимался таинственный визитер и которую наверняка обнаружил бы — не спугни я его своим неожиданным появлением. Это был злополучный блокнот.

За окном стояла темнота. В доме — тишина. Тетка в соседней комнате прилипла к телевизору, где шел какой-то древний фильм ужасов. На всякий случай я решил принять меры предосторожности — спустился вниз и закрыл автоматические ворота гаража. Теперь, если кто-нибудь появится, я наверняка услышу грохот раскрывающихся ворот. Блокнот был вложен в несколько полиэтиленовых пакетов, один в другой. Поверх он был стянут резинкой. Я как раз снимал очередной пакет, когда телефон зазвонил снова. Я схватил трубку, но та выскользнула из моих задеревенелых от холода пальцев и ударилась о стену. Я снова подхватил ее, поднес к уху и услышал испуганный шепот: «Эй, Рони, что там за шум? У тебя все в порядке?» Это была Деби.

— У меня руки замерзли, — объяснил я. — Чищу холодильник.

— Ты по мне соскучился?

— Да.

— Дотерпишь до послезавтра?

Оказалось, что послезавтра ее родители куда-то уезжают и она договорилась с моей матерью, что поживет у нас несколько дней. На самом-то деле мне было совсем не до нее, но я сделал вид, что обрадовался. Видимо, она почувствовала какое-то напряжение в голосе, потому что сразу же засомневалась в искренности моего к ней отношения. Я попытался ее успокоить, но без особого успеха. Загадочный блокнот жег мои пальцы.

— Ну, так до послезавтра, — попрощался я деланно бодрым голосом.

— До послезавтра, — протянула она разочарованно и повесила трубку.

Я подумал, что ж буду с ней делать все эти дни. Вот уж некстати! Еще совсем недавно возможность прокрасться ночью к ней в постель была бы для меня лучшим подарком, но сегодня я воспринимал ее предстоящий визит как досадную помеху. Как это так случилось?

Впрочем, огорчаться не было времени. Нужно было действовать — и действовать быстро. Я торопливо листал блокнот. Страницы пестрели какими-то непонятными цифрами и буквенными обозначениями — видно, что-то связанное с переснятыми чертежами. Но половину первой страницы занимал черновик начатого письма. На сей раз не понадобилось даже пудры. Это письмо впечатлило меня не столь сильно, как предыдущее, но на всякий случай я переписал его тоже:

«…одна с мужем. Все, как обычно: все те же усилия любой ценой сохранять внешне благожелательную атмосферу, все то же молчание, постоянная напряженность и проявления „доброй воли“ — всегда запоздалые и недостаточные. Я бы вполне справилась и с этим, если б не думала постоянно о тебе и о том, что между нами происходит в последнее время.

Хоть ты и не просил, я и на этот раз сделала все необходимое, а потом позвонила по обычному телефону. Там ответили сразу. Даже косвенное общение с тобой, через связанных с тобой людей, было для меня в тот момент немалой поддержкой. Сидя на подоконнике, я наблюдала за машиной. Не стану отрицать — я надеялась, что в ней будешь ты. Ждала, надеялась и… молилась, чтобы так произошло.

Сегодня отправлю тебе это письмо. Насколько проще и спокойней было в те дни, когда мы могли свободно разговаривать по телефону и встречаться без ограничений. Сможем ли мы теперь…»

Тут письмо, по неизвестной причине, обрывалось. Что, впрочем, было несущественно. Куда значительнее было, что этот небольшой отрывок содержал важную новую информацию: ее любовник оказался тем самым человеком, для которого она переснимала отцовские документы.