— Пожалуйста, выслушай меня. Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь. Но можешь поверить, я отношусь к тебе по-прежнему. Мне только очень нужно поговорить с тобой. Твое молчание просто убивает…

Она приподняла утомленные веки:

— Ты что-то сказал?

Она могла кого угодно довести до отчаяния. Но я взял себя в руки и терпеливо повторил все сначала. А потом рассказал ей о вчерашнем незваном «госте». Впрочем, о переписанных письмах, о слайде, о дупле старого клена и о подслушанных отцовских телефонных разговорах все же не упомянул. Я мог говорить о чем угодно, кроме этого. А об этом — ну никак не мог.

Она молча слушала. Когда я закончил, она, по-прежнему не проронив ни слова, налила себе еще стакан кофе.

— Ну скажи же наконец, что ты обо всем этом думаешь? — спросил я.

— Ничего не думаю, — ответила она с безучастным лицом. — Я уже говорила — у тебя чересчур хорошо работает воображение…

— Как ты можешь?! Я ничего не придумываю! Я знаю! И еще… — тут я почувствовал, что меня совсем уж заносит. Но теперь не мог остановиться, — … я слышал, как вы с отцом ссорились ночью…

— Как ты смел подслушивать? — возмутилась она. — Все, что происходит между мной и отцом, — это наше с ним личное дело.

— Почему-то до моих личных проблем тебе ого-го какое дело! — Я припомнил свои любовные истории и сердечные тайны, которыми постоянно с ней делился. — Ты вечно давишь на меня, требуешь, чтобы я тебе рассказывал, напоминаешь, какие мы с тобой закадычные друзья, до чего во всем похожи, до чего близки…

— Господи, откуда в тебе такая мелочность? Мы же с тобой вместе читали, что подлинную дружбу можно только чувствовать, ее нельзя подвергать хладнокровному анализу… — Не терпящий возражений мамин голос свидетельствовал о том, что она всерьез уверовала в собственные выдумки.

— Ничего такого мы с тобой не читали! — взорвался я. — Это сказал Гарри…

— Только не груби, пожалуйста, — устало откликнулась мать.

— И, кроме того, он не говорил, что нельзя анализировать чувства. Он только сказал, что бессмысленно с ними спорить…

— Вот видишь, а ты со мной споришь о том, как я чувствую нашу с тобой дружбу…

Помнится, я еще спрашивал себя, кто тут виноват — то ли мать, которая в последнее время пуще прежнего отгораживается от действительности, то ли наоборот — я сам, наконец-то избавившийся от какой-то чрезмерно затянувшейся иллюзии.

— Я не ставлю под сомнение твои чувства. Хочу только сказать, что твои ощущения не всегда соответствуют действительности.

— А твои, конечно, соответствуют? — иронически поинтересовалась она.

— Я, по крайней мере, не утверждаю, что всякий фрукт сладкий…

Она слегка смутилась и, помявшись, призналась, что ее турпоездка на Карибские острова по какой-то причине не состоится. Взамен ей обещали льготные талоны на покупку косметики.

Тут я наклонился к ней поближе (чтобы не могли услышать отец и тетка, то и дело появлявшиеся в дверях) и спросил:

— Помнишь того человека, который угрожал мне тогда в туннеле, что седьмого сентября они кого-то убьют? И тебе он тоже угрожал… Тебе, конечно, хотелось бы просто отмахнуться от его угроз, но я уверен, что это абсолютно серьезно. А после вчерашнего «визита» я в этом нисколько не сомневаюсь. — На меня вдруг нахлынула волна жалости к самому себе. — Ты когда-нибудь задумывалась, что со мной происходит? Когда-нибудь пыталась представить себе, что я чувствую? Твое поведение противоречит всему, чему ты сама меня учила. Вспомни, как ты говорила о силе воли, об обязательствах человека по отношению к себе и к миру… Что же, неужели теперь я должен смириться с тем, что все твои разговоры, все эти высокие слова — просто-напросто пустая болтовня?

Моя тирада, видимо, задела ее всерьез. Лоб пересекла глубокая морщина — словно трещина в панцире ее надуманных представлений о мире и о себе.

— На мой взгляд, ты несправедлив, — задумчиво отозвалась она, помолчав. — Да, у меня есть проблемы. Единственное, о чем прошу, — позволь мне справиться с ними самой. И можешь быть спокоен, ничего плохого не произойдет. Ты только не должен вмешиваться.

Впервые она говорила со мной настолько откровенно. Потрясенный ее прямотой, я не знал, как быть дальше. Но тут в дверях появилась тетка. Момент был упущен.

— Я слышу, что вы говорите о Гарри. Будьте с ним осторожны. Он все знает. У него есть такие специальные устройства — и они записывают все разговоры…

Мать скривилась от отвращения. Но тетка, схватив меня за рукав, продолжала шипеть прямо в лицо:

— Ты не знаешь, Рони, он давно у них на службе, еще с довоенного времени.

Эти несколько дней были самыми трудными. Только вспомню о них — буквально выть хочется. Даже эти твои «лбы» там, за дверью, и то не так страшны. Сейчас приглашу кого-нибудь из них прогуляться со мной до туалета и обратно.

Где мы остановились? Ах да — на теткиных разговорах! Меня спас отец: предложил подбросить меня в город, по дороге в аэропорт (он опять куда-то улетал). Предложил демонстративно — так, чтобы мать слышала тоже.

Мысль о почти часовой поездке наедине с отцом одновременно и соблазняла, и пугала. С одной стороны, представлялся случай намекнуть по дороге (никого при этом не выдавая), чтобы он прекратил приносить домой свои «материалы» или, по крайней мере, получше их прятал. Но с другой стороны, тут же проснулась всегдашняя преданность матери, ощущение, что я во что бы то ни стало обязан быть на ее стороне. В общем, когда отец стал меня торопить, я придумал какую-то отговорку, пробормотал, что поеду позже.

Пожав плечами, он пошел собирать свою дорожную сумку. Мне вдруг стало его ужасно жалко. Захотелось сказать ему что-нибудь приятное — например, что я его люблю. Я, не раздумывая, окликнул его: «Подожди, я с тобой…» То ли показалось, то ли в лице матери действительно что-то дрогнуло…

Давненько я не ездил с отцом. И, вообще, давно уже не оставался с ним наедине. Всю жизнь у нас было заведено, что я с матерью: она и я, я и она. Я ощущал мучительную неловкость. Почему-то казалось, что он хочет сказать что-то очень важное. Я спросил было, куда он летит, но отец даже не ответил — его явно занимало что-то другое. Он даже прозевал поворот на Палисайдс-Парквэй. Вдруг, повернувшись ко мне, он резко спросил:

— У тебя все в порядке?

— А в чем дело? Почему ты спрашиваешь?

— Мне кажется, ты чем-то обеспокоен.

Я стал спешно подыскивать какой-нибудь правдоподобный ответ:

— Мне немножко трудно с матерью…

— Но ведь вы с ней всегда были такими хорошими друзьями. Что произошло?

Как рассказать ему обо всем, не выдавая при этом ее? Я туманно ответил: